Золотой Ипподром: День третий (9)

Подходило к концу первое действие новой пьесы, и Константин, несмотря на то, что постановка была во всех отношениях великолепной, не испытывал от зрелища почти никакого удовольствия. После поездки по Золотому Рогу его мысли вновь и вновь возвращались к августе и ее отношениях с великим ритором — и хотя император укорял себя за «чрезмерную подозрительность», он не мог отделаться от мысли, что между этими двумя завязались в последнее время некие особые отношения… Константин уже много лет не испытывал ревности, и теперь она, внезапно взыграв в нем, казалось, мстила за прошедшие годы «неповиновения»: во взглядах, жестах и словах жены императору то и дело чудился какой-то «преступный» подтекст.

Да еще и пьеса, как назло, попалась «подходящая»! Она повествовала о взаимоотношениях императора Феодосия Юнейшего, его жены Евдокии, сестры Пульхерии и ученого кружка, которому покровительствовала императрица, — и, по злой иронии, в этой истории Константину виделись параллели с его собственной жизнью. Августа Евдокия пятого столетия, блестяще образованная дочь философа, страстно любила литературу, покровительствовала поэтам и ученым, сама писала стихи; в ее ближайшем окружении были лучшие поэты, философы и богословы эпохи, а сочинениям одного из них предстояло позже войти в историю в качестве творений Дионисия Ареопагита… И конечно, как почти любая современная пьеса, «Время поэтов» не могло обойтись без любовной линии — ею стала известная из хроник история отношений императрицы и царского военачальника Павлина, стяжавшего ее особое благоволение: августа часто встречалась с ним, подолгу беседовала, даже и совсем наедине, и, наконец, между ними вспыхнула любовь, которая довела их до «всего». Исторические источники расходились на этот счет, но автор пьесы давал именно такую трактовку: высокообразованный красавец-военный, любитель словесности, Павлин быстро затмил в очах Евдокии мягкотелого, послушного властолюбивой сестре, не интересовавшегося мирской литературой, аскетичного и вообще «слишком благочестивого» мужа… Но измена обнаружилась, после чего император изгнал жену из Дворца, незадачливого любовника сослал и приказал убить, а затем опала постигла и других любимцев августы…

Несмотря на то, что обманутый муж сам был виноват в охлаждении к нему жены, как наглядно показывалось в пьесе, Константин поневоле сочувствовал ему, тогда как Евдокия… Император исподтишка наблюдал за ней и видел, что она явно была на стороне своей царственной тезки и ее возлюбленного… «Вечно эти писатели умеют показать даже греховную любовь так, что она вызывает одни симпатии!» — почти с негодованием думал Константин, сам чувствовал в своем рассуждении запах ханжества и от этого еще больше раздражался. Императрица между тем была страшно увлечена представлением и не замечала ничего вокруг. Когда закончилось первое действие, она долго и восторженно аплодировала, а потом, повернувшись к мужу, довольная, с блестящими глазами, сказала:

— Какая прекрасная постановка, правда?

— Да, неплохая, — отозвался император, но поневоле взял такой сдержанный и даже сухой тон, что августа посмотрела на него удивленно, и в ее взгляде промелькнуло разочарование.

— Ах, да, — чуть насмешливо сказала она, — я вечно забываю, что ты не любишь современное искусство! — и она повернулась к дочери, в которой нашла куда более благодарную собеседницу: Катерине тоже очень нравилась пьеса.

Через минуту препозит объявил о приходе посетителей: в антракте у входа в императорскую ложу всегда собиралась толпа желающих засвидетельствовать августейшему семейству свое почтение. Конечно, всех жаждущих никогда не впускали — препозит передавал приветствия, но проводил в ложу лишь тех, кого хотели видеть царственные зрители. Императору хотелось отвлечься от неприятных мыслей за дружеской беседой, и он попросил Евгения провести в ложу президента Италии, когда Враччи придет — Константин накануне представления пригласил Джорджо заглянуть в антракте.

Августа с дочерью, тем временем, закончили беседу, и принцесса стала что-то набирать на своем мобильнике — должно быть, строчила свитки. Императрица тоже заглянула в свой мобильник, задумалась на мгновенье, а затем поднялась и, чуть поведя обнаженными плечами — на ней было вечернее шелковое платье с глубоким декольте, на этот раз черное с синим отливом, — подошла к борту ложи. Облокотившись на темно-красный бархат, Евдокия принялась оглядывать зал, вдруг оживилась, что-то набрала в мобильнике и поглядела куда-то направо и вниз. Через несколько секунд она улыбнулась и, словно потеряв интерес к происходящему в других ложах, уселась в кресло у стены и стала наблюдать за дочерью, которая просматривала театральную программку. Выражение лица августы было чуть мечтательным, а на лице принцессы читалось нетерпение; обе словно чего-то ждали, и, глядя на них, император с досадой подумал, что отвлечься от беспокойных раздумий ему, пожалуй, так и не удастся…

Он не ошибся. Препозит, введя в ложу господина Враччи, внес и большую визитницу: на ее верхнем ярусе были сложены визитки гостей, свидетельствовавших свое почтение императору, визитки среднего яруса предназначались августе, и их было больше всего, а нижний ярус ожидал внимания принцессы. Константин лишь устало махнул рукой на визитницу и пригласил Джорджо, который уже поцеловал руки августе и принцессе, сесть рядом с ним. Евдокия только взглянула на кучу визиток и, перекинувшись парой фраз с препозитом, довольно улыбнулась. Катерина порылась в «своих» визитках и показала Евгению одну из них, а потом, чуть подумав, еще одну и что-то быстро проговорила; препозит кивнул и покинул ложу, но тут же появился опять, ведя за собой Василия Феотоки. Возница поклонился императору и августе, подошел к принцессе, и молодые люди тут же отошли в глубину обширной ложи и уселись там, так что Константин, сидевший к ним спиной, не мог ни видеть их, ни услышать хоть слово из разговора, как ни прислушивался. Императрица с легким недовольством косилась в их сторону, но тут препозит доложил о приходе господина Киннама. Лицо августы озарилось радостью, при виде которой у Константина все так и перевернулось внутри. Очевидно, он не сумел полностью скрыть свои чувства, потому что Джорджо, взглянув на него, тихо спросил:

— Что с тобой? Что-то случилось?

— Нет-нет, ничего, просто небольшая головная боль, — отозвался император.

Великий ритор поздоровался с императором и президентом и, подойдя к августе, склонился к ее руке. Евдокия обворожительно улыбнулась и сказала:

— Рада вас видеть, Феодор! Присаживайтесь.

— С вашего позволения, я постою, ваше величество. Мы ведь и так целый час сидели.

— Вы правы, — сказала Евдокия, вставая, но вдруг замолкла и чуть приподняла брови.

Константин обернулся: оказалось, что препозит ввел в ложу Луиджи Враччи. Молодой человек увидел Катерину в обществе Феотоки, и на его лице отразилось замешательство, впрочем, тут же сменившееся решительным и даже упрямым выражением, тогда как Василий глядел спокойно и доброжелательно. Зато на лице принцессы император прочел явное желание схулиганить. Впрочем, радовало то, что она уже не игнорировала Луиджи, однако ее стремление столкнуть лбами молодых людей еще неизвестно, чем могло закончиться…

Юный Враччи поздоровался с императором и августой и подошел к принцессе. Катерина нарочито церемонно представила их с Феотоки друг другу, после чего у них завязался разговор. Евдокия и Киннам с улыбкой переглянулись, отошли к борту ложи и облокотились на него, причем августа повернулась к императору спиной, зато великий ритор стоял к нему вполоборота, и Константин мог наблюдать за ним, но его беседы с императрицей не слышал — они говорили достаточно тихо, чтобы слова не долетали до других присутствующих в ложе.

Между тем разговор этих двоих начался вполне невинно, хотя его продолжение Константину действительно вряд ли пришлось бы по нраву.

— Как вам нравится пьеса, Феодор? — спросила августа.

— Очень хороша, и актеры играют прекрасно! Я, конечно, нечасто бываю в театре, но, по-моему, эта вещь — одна из лучших современных постановок.

— Да, мне тоже очень нравится! Впрочем, ведь это Большой, они редко бывают не на высоте… А как вам эта трактовка сюжета с Павлином и яблоком?

— По-моему, очень жизненно, — улыбнулся великий ритор. — И автор явно сочувствует влюбленной паре.

— Еще бы ей не сочувствовать! По крайней мере, Евдокию можно понять…

— О, ей, конечно, было скучно с таким мужем! Слишком разные вкусы и склонности.

— Мне кажется, дело не столько в этом, — задумчиво ответила августа. — Ведь даже при разных вкусах люди вполне могут понимать друг друга. Но здесь Феодосий с сестрой прямо-таки забили ее своим благочестием! Хотя все это такое лицемерие! Ведь Пульхерии просто не хотелось терять влияние при дворе, хотелось всегда вертеть братом…

— Это правда, но, думаю, Евдокия к тому же очень сильно мозолила ей глаза со своей любовью к философии, литературе… Подумайте, какое у нее было блестящее окружение: поэт Кир, философ Петр Ивир — «Ареопагит»! Вы знаете, я большой его поклонник, поэтому мне особенно приятно видеть его жизнь на сцене.

— У вас в Академии ведь, кажется, Ареопагиту посвящен храм?

— Да, он в каком-то смысле наш небесный покровитель, хотя теперь мы знаем, что под этим именем скрывались два человека из разных эпох… Но, конечно, мне ближе Ареопагит пятого столетия. А ведь он и Кир — далеко не единственные великие люди из круга Евдокии. Пульхерия втайне, видимо, еще и завидовала ей. Да и муж ее тоже не очень-то понимал. Воспитание не то! — Киннам усмехнулся. — Излишнее благочестие вообще не способствует счастливой супружеской жизни.

Августа взглянула на Феодора и уловила легкую тень, промелькнувшую по его лицу.

— Да уж, — согласилась она, — если б меня заставляли жить во Дворце, как в монастыре, то я бы просто, как говорится, на стенку полезла… К счастью, такие времена ушли!

«Интересно, Феодор сейчас рассуждал отвлеченно или думал о собственной жизни?» — подумала она, на мгновение умолкнув. Ее поневоле разбирало любопытство. Августа знала, что великий ритор был женат и после смерти его жены прошло уже десять лет, а он так и оставался холостяком. Поговаривали, что у него было немало женщин — впрочем, было бы удивительно, если б у такого мужчины их не было! — но нового брака он явно избегал, хотя ему и теперь только сорок и наверняка почти любая женщина упала бы к его ногам, стоило только поманить… Интересно, почему он больше не женится — потому, что дорожит памятью жены или, наоборот, потому, что от брака у него остались неприятные воспоминания?..

— Хотя ведь нельзя сказать, что Евдокия была так уж неблагочестива, — прибавила августа. — Но всему же есть мера… И если бы Феодосий хотя бы уделял ей побольше внимания! А то он сначала предоставляет ее самой себе, а потом возмущается, что она увлеклась кем-то другим. Но ведь всегда тянет к тому, кто тебя хорошо понимает…

— Да, — согласился Феодор. — Но к сожалению, степень взаимопонимания далеко не всегда можно сразу оценить. Иногда кажется, что она велика, а после выясняется, что нечто, казавшееся раньше не столь уж важным, на самом деле имеет большое значение, и его отсутствие в конце концов разрушает все… Один мой испанский коллега как-то сказал: «Взаимопонимание подобно тонкой пленке на поверхности воды, на которой могут удержаться лишь немногие насекомые».

— О, как это верно! — вырвалось у императрицы.

Она посмотрела на Киннама, их глаза встретились, и Евдокия вдруг испытала странное ощущение: точно земля ушла у нее из-под ног, все окружающее исчезло, и она словно летела — или, скорее, падала куда-то — в бесконечном воздушном пространстве, где не было никого и ничего, кроме нее и великого ритора, чей темный взгляд затягивал до головокружения… Чувство падения было настолько реальным, что августа даже вцепилась в борт ложи и тут пришла в себя и поскорей опустила глаза. «Что это было? — подумала она растерянно. — Как это странно и…» И в то же время она поймала себя на том, что ей хочется снова испытать это ощущение — надо только опять посмотреть в глаза Феодору, и тогда… «Нет! — одернула она себя. — Это уже как-то даже неприлично…»

Киннам, словно почувствовав смущение августы, отвел взгляд, несколько мгновений смотрел вдаль, а потом сказал:

— Даже если удерживаешься на этой пленке, ее все равно очень легко порвать. Я иногда думаю о том, от чего это зависит… Конечно, общность склонностей и вкусов играет большую роль, но не всегда. Недаром некоторые древние философы говорили, что гармония возникает из сочетания противоположностей. Наверное, эта пленка так же неуловима и таинственна, как любовь: когда она есть, возможно даже невозможное, а если ее нет, никакое сходство интересов не поможет. Похоже на химию, с одной лишь разницей, что химические реакции можно вычислить и программировать, а «формулу любви» еще не вывел никто, — Феодор улыбнулся.

— Не думаю, что ее можно вывести, — отозвалась императрица. — Но если вернуться к сегодняшней пьесе, то не похоже, что Феодосий с Евдокией хоть когда-нибудь по-настоящему любили друг друга. В самом деле: он ее увидел, влюбился за красоту и решил жениться… А ее, в сущности, и не спрашивали! Но это ведь раньше бывало сплошь и рядом. Когда я думаю о том, как в те времена чаще всего заключались браки, меня даже тоска берет, думается: как хорошо, что теперь уже не так! А в то же время, если подумать: вроде бы большинство браков заключается, как говорится, по любви, а много ли из них по-настоящему удачных?..

Тут она осеклась, снова подумав про женитьбу Киннама: вдруг ему будет неприятной эта тема? Но тон Феодора был непринужденным:

— Вы правы, августейшая. Но это как раз и говорит о том, что не все, считающееся любовью, является ею. Настоящая любовь — как та самая пленка на воде. Или, как поется в одной русской песне, «волшебная невидимая нить»…

— Вы знаете русский? — удивилась Евдокия.

— И даже перевожу с него. Я выучил его когда-то, чтобы быстрее придти в себя после кое-каких неприятностей.

— И помогло?

— Да. Изучение языков вообще очень способствует внутренней дисциплине, особенно таких сложных, как русский. Красивый язык! Жаль только, что сейчас на нем пишут мало хорошего… Но стихов у них и теперь много очень неплохих!

Разговор перешел на поэзию, тут принесли мороженое, августа с великим ритором взяли по порции, и Евдокия села в кресло, а Феодор остался стоять у борта ложи, поставив на него вазочку. Служитель с подносом уже отошел, когда августа подумала, что неплохо бы выпить еще и соку, повернулась и вдруг натолкнулась на взгляд мужа: в нем сквозили и пытливость, и словно какая-то растерянность, и… неужели гнев? «Что с ним? — подумала Евдокия. — Что ему так не нравится? Что я сделала?» Она вопросительно приподняла брови, но Константин тут же отвел взгляд и снова заговорил с Джорджо. Августа мысленно хмыкнула, взяла себе бокал вишневого сока и снова повернулась к Киннаму.

«А впрочем, наверное, он сердится не на меня, а из-за каких-то политических интриг, или что там они обсуждают с Враччи, — успокоила она себя. — В самом деле, за что ему на меня сердиться?.. Да он вообще в последние два дня какой-то мрачный! Наверняка какая-нибудь интрига не пошла… Уж эта его политика!.. Может, он и с бала тогда сбежал из-за чего-то такого?.. Скорее всего! Только он ведь почти ничего не рассказывает… А впрочем, что ж! Мне ведь точно так же не интересна современная политика, как ему — современная литература…»

Между тем император, с тех пор как Киннам оказался в ложе возле августы, был точно на иголках, и ему приходилось употреблять большие усилия, чтобы не выдать своего состояния и продолжать дружескую беседу, которая, впрочем, в конечном счете превратилась почти в монолог президента: слегка пригубив предложенную рюмочку двадцатипятилетнего коньяка, Джорджо внезапно расчувствовался и стал рассказывать про тяготы управления большой страной, про борьбу с тупостью и парламентом, про наглых журналистов и ленивых «поглощателей спагетти»… Константин кивал, иногда вставлял «Неужели?» или «Невероятно!», но сам едва слушал друга, настолько его поглотил поток собственных мыслей. Когда принесли мороженое, император улучил мгновение, чтобы повернуться и взглянуть на Катерину, и обнаружил, что она и оба ее кавалера беседуют вполне дружелюбно. Заметив, что отец смотрит на нее, принцесса наморщила нос, и Константин с улыбкой отвернулся, но тут же снова помрачнел, бросив взгляд на августу, чей разговор с великим ритором, казалось, длился уже целую вечность, хотя, судя по часам, прошло не более пятнадцати минут…

Киннам стоял, облокотившись на борт ложи — как всегда, безупречно элегантный, в черном костюме и ослепительно белой рубашке, которые ему чрезвычайно шли, — и, взглянув на него в очередной раз, император внезапно понял, почему его так тревожило повышенное внимание августы к ректору. Да, Евдокия и раньше беседовала, в том числе наедине, с разными мужчинами, развлекавшими ее, танцевала со многими из них, что-то увлеченно обсуждала, кокетничала и флиртовала, но ни один из поклонников, обращавших на себя ее внимание в прежнее время, не обладал сразу таким букетом достоинств, которые соединились в Киннаме: редкостная красота, ум, обаяние, остроумие, дар слова, изящество, любезность, умение танцевать, наконец, литературный талант — все те качества, какие и по отдельности могли бы пленить женщину, сошлись воедино в этом человеке. И теперь, наблюдая за тем, как он вел беседу с Евдокией, Константин начал понимать, как Феодору «удается так очаровывать женщин». Даже не прилагая к этому никаких специальных усилий, ведя себя совершенно обыкновенно, как это принято в светском обществе, Киннам был настолько привлекателен, что императора почти пугала мысль о том, какой могла бы стать притягательность великого ритора, если б он употребил еще и какие-то усилия, — а у Константина не было сомнений, что этот мужчина вполне был способен такие усилия приложить… и, вероятно, уже не раз это делал. Если слухи о его донжуанстве имеют основания, то, конечно, Киннаму должны быть известны и те приемы, которыми достигается благоволение даже изначально равнодушных женщин, известные императору только из романов… Что, если он применит подобные уловки в отношении Евдокии… или даже уже применил?

Эта мысль заставила Константина похолодеть. Он слишком хорошо знал характер жены: за всей этой имперской статью и великосветскими манерами в ней было так много ребяческого… В сущности, в каком-то смысле она до сих пор была дитя, и в этом заключался один из секретов ее обаяния, красоты и привлекательности. Но по этой же причине она довольно легко могла совершить необдуманный поступок, и если кто-нибудь задался бы целью умело подвести ее к определенной черте, не было гарантии, что она эту черту не перешагнет — не потому, что Евдокия была безнравственна, а потому, что она была способна увлечься, как ребенок, и в пылу игры сунуть пальцы в розетку. Позже она сама первая будет страдать от своей ошибки, раскаиваться и мучиться, но в момент ее совершения она и не подумает о последствиях… точнее, не сумеет осознать, что представляющееся ей невинной игрой может окончиться бедой… Понимает ли это мужчина, который сейчас любезничает с ней? Что, если понимает и хочет воспользоваться?.. Но если и не понимает, опасность от этого не становится меньше: он может легко увлечь ее к той грани, где уже сам не сможет остановиться, даже если будет сознавать, что остановиться надо, — Константин прекрасно знал, что в иные моменты Евдокия становилась столь пленительной, что мужчина терял всякий контроль над собой…

Но что же делать? Поговорить с ней, выразить недовольство, призвать к осторожности или намекнуть на то, что намерения Киннама могут быть далеко не невинными, значило ее оскорбить — ведь она вряд ли видит в своем или в его поведении что-либо выходящее за обычные рамки. Если же видит и все равно продолжает эту игру, то… Нет, об этом он думать не будет! Он должен ей доверять, иначе все погибло… Поговорить с Киннамом, попытаться объяснить ему, что ее соблазнение будет подобно совращению наивного ребенка?.. Но если он вовсе не собирается ее соблазнять? Опять не выйдет ничего, кроме оскорбления, да еще император рискует показаться смешным и глупым в своей подозрительности… Черт побери!..

Император сидел, как на раскаленных угольях, а императрица непринужденно беседовала с великим ритором и была, казалось, безмятежно счастлива… Из угла, где сидела принцесса с молодыми людьми, тоже не слышалось никаких «раскатов грома», и Константин раздраженно подумал, что этот антракт, похоже, будет длиться вечно, но тут, наконец музыкальная трель объявила о его конце. Киннам с улыбкой простился с августой, поклонился императору и покинул ложу. Блеснула ли в его глазах какая-то насмешливая дерзость, когда он встретился взглядом с Константином… или императору это только показалось?

предыдущее 

———————————————————————————

КОНЕЦ ОЗНАКОМИТЕЛЬНОГО ОТРЫВКА

Приобрести полную версию романа в электронном виде (цена 220 рублей) можно, написав авторам по адресу:  mon.kassia@gmail.com (форматы EPUB, FB2, MOBI, PDF).

Приобрести печатное издание романа можно в интернет-магазинах: 

в электронном виде: RIDERÓ —— ЛИТРЕС —— AMAZON;
в бумажном виде: RIDERÓ (в мягкой обложке).
Присоединяйтесь к сообществу Византия-XXI в Фейсбуке!