После обеда,
который изготовила приходившая накануне бабушка, Макс с Дорой безо всякого
прекословия улеглись спать, уморившиеся после службы и долгого гулянья на
свежем воздухе. Василий включил компьютер и залез в интернет, но, не найдя в
почте ничего интересного, кроме новостной рассылки «Синопсиса», устремил взгляд
в окно. Без Дарьи в доме было пусто. И сегодняший вечер пройдет без совместного
просмотра очередного фильма… Получит ли Дари в Дамаске что-нибудь из того, на
поиски чего отправилась осенью, пойдя в лабораторию?..
Поднявшись, Василий
подошел к книжным стеллажам, рассеянно скользнул взглядом по средней полке. Внимание
зацепилось за «Алхимию на Востоке и Западе». Когда жена читала книгу, у Василия
мелькнула мысль потом тоже прочесть, но позже он забыл об этом. Теперь же он
вынул этот том в лиловой обложке, устроился на диване и принялся лениво
листать, открывая наобум то в одном, то в другом месте.
«Согласно
определению Феодорита Аристина, эдесского алхимика XV века, “Алхимия это
искусство, с помощью коего пораженные порчей металлы возрождаются — несовершенные
становятся совершенными”. Однако это “материальное” определение скрывало под
собой несколько уровней, высшим из которых считалось возрождение человека через
освобождение от порчи пороков и несовершенства, причем под последним понималось
не только несовершенство нравственное, но и неразвитость разума, недостаток
знаний. Аскетическое наставление подвижника VI века Иоанна Лествичника: “Не
извиняйся неведением, ибо неведевый, но сотворивший достойное ран, будет бит за
то, что не узнал”, средневековые алхимики осмыслили как призыв к научному
познанию мира, созданного Богом не просто для восхищения великим творением
Создателя, но и для изучения с помощью ума, данного тем же Создателем. Таким
образом, путь алхимического совершенства многогранен: духовно-нравственное
очищение, возрастание в научном познании мира и — высшая ступень — познание
Бога через мистический союз с Ним».
Концепция
красивая, подумалось Василию, но вот интересно, были ли такие люди, которые достигали
совершенства на трех путях сразу? В новое время пути научного поиска и
мистического богопознания довольно-таки разошлись: ученые не стремятся к
«духовно-нравственному очищению», если под ним понимать христианское
совершенство, а не просто отсутствие каких-то грубых грехов и пороков, многие и
в Бога-то не особенно верят… или, если и верят, из этой веры ничего не следует
на практике. Храмы наполняют не ученые, а обычные люди и даже, увы,
часто не слишком-то образованные…
«Алхимик
нераздельно воплощал в своем лице всё: он ставящий опыты теоретик и
теоретизирующий ремесленник, философ и богослов, мистик и книжник, художник и
поэт, правоверный христианин и маг-чернокнижник…»
Василий хмыкнул
и подумал, что в современно мире идеал «знаю всё» воплощают журналисты средней
руки — но в наихудшем варианте: пишут о чем угодно якобы со знанием дела, а в
реальности чаще всего пичкают читателей малограмотной бурдой… «А впрочем, еще
неизвестно, что там за бурду химичили те алхимики, — усмехнулся Феотоки. — Им
еще проще было: навертеть фраз посимволичнее, мало кто что-нибудь поймет, зато
красиво звучит и сам сойдешь за умного, носителя тайных знаний… Алхимик как
журналист средневековья — наверное, авторы этой книги меня бы обругали за такую
идею», — Василию стало смешно, и он перелистнул несколько страниц.
«Уроборос как
символ имеет долгую историю и встречается в разных культурах. В Древнем Египте
он олицетворял вечность и вселенную с ее элементами, а также цикл смерти и
перерождения, и потому этот знак попадается на стенах храмов и гробниц. В
Древней Греции уроборос обозначал процессы, не имеющие начала и конца. В
Древнем Китае этот символ связывался с учением о взаимодействии полярных сил инь
и ян, а его центр, пространство внутри кольца — с учением о Дао, “пути человека”.
В индуизме в виде змеи, кусающей свой хвост, изображался бог Шеша, считающийся
олицетворением вечного времени…»
— Надо же! —
пробормотал Василий. — Какой древний и богатый символизм…
Он стал читать
раздел о «великом делании». Там сообщалось, в числе прочего, что «истинные
алхимики не стремились к получению золота, оно было инструментом, а не целью.
Целью был сам философский камень, эликсир жизни и духовное освобождение, дарующиеся
его обладателю — абсолютная свобода».
«Абсолютная
свобода! — подумал Феотоки. — Красивое словосочетание, но что оно обозначает?
Ведь такая свобода только у Бога. Значит, алхимики искали обожения таким
своеобразным путем… Занятно! Ну да, все верно, свобода может быть только там,
где бессмертие… Неужели они действительно верили, что можно получить вещество,
которое даст бессмертие? И ведь это вроде бы во времена всеобщего господства
христианства! Конечно, часто только внешнего, но все же…»
Впрочем, дальше
в книге говорилось, что, при многоуровневом содержании алхимических трактатов,
в самом высоком смысле их следовало понимать духовно — это был своеобразный
способ богословствовать на внецерковном поле.
«Человек постоянно
пытался вырваться из-под опеки Церкви, — размышлял Василий. — А ведь, если
подумать, это свидетельство неудачи Церкви как средства привлечь людей к
спасению… Казалось бы, она должна давать все, чтобы насытить душу и, так
сказать, научить летать, а вместо этого ее воспринимают как клетку… И ведь в те
времена оно зачастую так и было! А сейчас?.. Свободы уже куда больше, но в
целом не скажешь, что люди стремятся отыскать опору и смысл жизни именно в
Церкви… Наверное, потому, что им всегда хочется свободы больше, чем она
позволяет. Внешней свободы. А ко внутренней многие ли стремятся на самом деле?
Да и что она такое? Мы вот ходим в церковь, молимся и прочее, при случае
рассуждаем о внутренней свободе, а случись что — оказывается, что у нас куча
привязанностей, пристрастий, зависимостей…»
Он вспомнил
сегодняшний разговор с Лари и подумал, что напрасно завел с ней речь о Ставросе:
получилось так, словно он до сих пор подозревает Дарью в чем-то… Неудобно вышло!
В конце концов все уже в прошлом, почему же этот кулон, подаренный «мрачным
неразговорчивым типом» — Василий усмехнулся, вспомнив характеристику, данную
Ставросу Иларией, — до сих пор не дает ему покоя? Дари ведь уже и не работает
там, и… вроде бы и кулон больше не носит?.. Он задумался, припоминая: да, жена
в последнее время, кажется, не надевала уроборос. Интересно, почему? Надоел?
Разонравился?.. Впрочем, она ведь и носила его в основном на работу, а теперь
снова дома, ничего странного… А интересно, почему она ничего не рассказала про
то, что Контоглу к ней приставал, а Ставрос заступился? И ведь теперь не
спросишь — не говорить же, что он расспрашивал об этом Лари!.. Фу, глупая история
вышла! Василий досадливо сдвинул брови. «Лучше б я не спрашивал ничего! —
подумал он. — От этих сплетен никакой пользы, только будет теперь это в голову
лезть… Я же доверяю Дари, так зачем все это? Если б та история имела значение,
она бы, конечно, мне сама рассказала. А если не рассказала, значит, все чушь и
нечего об этом думать!» Он повел головой, отгоняя ненужные мысли и снова
углубился в книгу.
Там попадались
иллюстрации, и Василий внезапно наткнулся на репродукцию иконы Богоматери
«Живоносный Источник». С удивлением он прочел, что некоторые средневековые
иконописные сюжеты можно истолковать, в частности, алхимически — так, чаша являлась
важным символом: еще древние алхимики использовали изображение алтаря,
увенчанного чашей, в которой и происходит трансмутация, а позднее чаша символизировала
брачный чертог, где соединяются в мистическом браке мужское и женское начала, и
в христианском средневековье это толковалось как брак Христа и Церкви. В
алхимическом богословии чаша также символизировала купель, через погружение в
которую приобщаешься к тайне первичной материи… Василий снова хмыкнул. «Этак
можно что угодно истолковать “алхимически”!» — подумал он. — Даже и Библию:
“Премудрость создала себе дом и растворила в чаше своей вино”… Или чашу
причастия… Чем не “трансмутация”? Впрочем, алхимики, может, так и толковали… В
общем, мутная какая-то наука…»
Он принялся
читать об алхимическом браке. «Кульминация Великого Делания алхимиков —
соединение в алхимическом браке противоположностей…» Дальше говорилось, что под
противоположностями понимались мужское и женское начала, но Василий задумался о
другом: ведь кто-то из древних философов говорил, что «противоположности
сходятся», тогда как другой утверждал, что «подобное стремится к подобному». И
кто же прав?
«Наверное, брак
Пана и Лизи похож на соединение противоположностей, — Василий улыбнулся. — А
вот у Григи с Лари много общего в характерах и отношении к жизни. У нас с Дари
общего еще больше… Получается, с точки зрения алхимии, лучший брак у Пана, вот
только мне бы не хотелось оказаться на его месте. Лизи хорошая, вот и в церковь
теперь ходит, но… в ней как-то совсем нет уважения к христианским традициям,
она все готова раскритиковать и поставить с ног на голову…»
Правда, Василий
признавал, что замечания Елизаветы нередко вносили определенную свежесть в
восприятие тех или иных сторон христианской жизни, но все-таки порой ее
бесшабашные высказывания его коробили, хотя он не показывал этого. Иногда он
задавался вопросом, что, собственно, такое для нее Церковь и зачем она ведет
христианскую жизнь — может быть, просто «за компанию» с мужем?.. Лизи,
казалось, не испытывала никакого благоговения не только перед святыми отцами и
их мнениями, но и перед Священным Писанием, да и вообще перед какими угодно церковными
традициями и установлениями. И сам Панайотис иногда жаловался на это Василию,
однако Феотоки не мог не отметить, что за годы совместной жизни с Лизи
Стратиотис стал гораздо менее занудным и закомплексованным, чем был пять лет
назад.
«Наверное, Пану
как раз такая жена и нужна, а вот я бы с ней вряд ли ужился… — подумал Василий.
— Хорошо, что тогда так вышло, очень промыслительно, в самом деле! Григе хорошо
с Лари, мне — с Дари… Каждому досталось как раз то, что нужно! Но ведь так и
должно быть, если по воле Божией?.. В общем, все эти аксиомы философов ерунда,
в конечном счете! Кому-то хорошо жить с противоположностью, а кому-то — с подобием.
Каждому свое, главное — чтобы не чужое…»
— Папа! Ты
почитаешь нам продолжение про Одиссея? — на пороге гостиной появилась дочь, еще
заспанная, но уже требующая новой порции детской книжки по мотивам бессмертной
поэмы Гомера.
— Конечно, —
улыбнулся Василий, спуская ноги с дивана. — Зови Макса!
Он убрал книгу
об алхимии на полку, подумав, что вряд ли еще вернется к ней, и взял с
журнального столика «Сказку странствий».
Комментариев нет:
Отправить комментарий
Схолия