Восточный экспресс: Воля земли (3)

Дамаск с полным правом хвалился своей древностью, и уже в двенадцатом веке о его истории арабы писали многотомные сочинения. Хотя архитектурных памятников древнейших времен его существования не сохранилось, это с лихвой искупалось множеством упоминаний о нем в Библии — немногие современные города могли похвастаться подобным. Зато о времени владычества римлян до сих пор напоминали кварталы с прямоугольной планировкой, остатки стен с семью воротами, портиков с колоннами, акведука и храма Юпитера. Район, где некогда располагался дворец, по прежнему назывался Палатион, хотя от самого дворца не осталось и фундаментов.

Несколько мест связывались с проповедью апостола Павла. Самыми известными были Прямая улица с помпезным храмом в честь святого, впрочем, довольно поздней постройки — собор воздвигли в семнадцатом веке на месте церкви, построенной вскоре после Реконкисты, а спустя двести лет богато украсили мозаиками, — и «Дом Анании», где Павел снова обрел зрение, со старинной часовней в честь обоих апостолов. А возле крепости можно было увидеть на стене большую плетеную корзину вроде той, в которой Павла ночью спустили из города, чтобы спасти от преследований язычников.

Но в целом древних христианских памятников здесь осталось мало: арабское завоевание седьмого века, почти на девять столетий отдавшее город в руки новых хозяев, наложило на Дамаск отчетливую печать ислама. Мусульманские постройки тоже не раз сгорали в огне пожаров и отстраивались заново, однако несколько средневековых мечетей все же сохранилось, так же как часть стен конца десятого века, крепость, медресе и бани. Но наибольший ущерб городу нанесли монголы. В начале пятнадцатого века Тамерлан с таким ожесточением разрушал Дамаск, что он почти полстолетия лежал в руинах, обезлюдевший, со слабыми надеждами на восстановление. Все лучшие ремесленники были угнаны монголами в Самарканд; именно тогда был утерян секрет производства дамасской стали, и образцы знаменитых клинков теперь можно было увидеть лишь в музеях.

Когда в 1526 году войска императора Льва Ужасного вошли в Дамаск, город все еще пребывал наполовину в развалинах. Лев, не отличавшийся трепетным отношением к прошлому, приказал снести бóльшую часть старых зданий, которые показались ему обветшавшими, за что археологи впоследствии прозвали его «вторым Тамерланом». Зато он повелел восстановить крепость и городские стены и позаботился о ремонте одной из главных исламских святынь — мечети Омейядов. Одновременно Лев заложил на другом берегу Барады огромный храм в честь Иоанна Предтечи, который достраивался уже при Константине Славянине и до сих пор оставался кафедральным собором Дамаска и одним из самых больших и красивых православных храмов Сирии. В последующие столетия Дамаск обогатился множеством церквей, часовнями и небольшим, но изящным комплексом зданий митрополии, а в пригородах на склонах гор возникло несколько монастырей. Мусульмане тоже не остались в обиде — строили новые мечети, медресе, хамамы. Вскоре Дамаск превратился в центр паломничества обеих религий: одни ехали поклониться мощам Предтечи, другие — помолиться в знаменитой мечети.

В городе существовала и еврейская община, иудеи имели свою синагогу и торговый квартал на дамасском рынке. Впрочем, особым благоволением властей после Реконкисты они не пользовались и потому предпочитали жить тихо, ни во что не вмешиваясь и довольствуясь тем, что были уже не так поражены в правах, как при византийских императорах до арабского завоевания. С начала двадцатого века в Дамаске особо славился еврейский ресторан «Цимес» — его кухней не брезговали даже в митрополии, куда курьеры периодически доставляли упаковки со свежеприготовленными яствами, и Ставрос заметил, что здесь Дамасского митрополита он очень понимает.

Алхимик, как и обещал, побаловал Киннамов и Дарью рассказами о Дамаске. С утра все участники конференции отправились осматривать крепость, затем расположенную недалеко от нее мечеть Омейядов, а закончили экскурсию в Предтеченском храме.

Двенадцатибашенная крепость, несмотря на неплохую сохранность и умело проведенную реставрацию, Дарью не особенно впечатлила. Когда-то она строилась на невысоком холме, но время сгладило местность, и теперь крепость терялась среди современных зданий. Она находилась в северо-западном углу прямоугольника, описанного стенами римского времени, и только попав на внутренний двор, можно было понять, что на самом деле эта цитадель не такая уж и маленькая. По крайней мере, при защите Дамаска от крестоносцев она хорошо выполнила свою роль — латиняне так и не смогли овладеть городом. Правда, современный облик она приобрела уже позже, перестроенная в тринадцатом веке султаном Маликом.

Зато мечеть впечатляла еще до входа в нее — прежде всего огромным двором, отделенным от города мощными стенами и выложенным полированными мраморными плитами, такими блестящими, что по ним было даже страшно ступать.

На этом месте когда-то последовательно возвышались арамейское святилище Хадада, римский храм Юпитера и византийская базилика Иоанна Крестителя. После отвоевания города ревнители православия, как сообщалось в летописях, предлагали Льву Ужасному разрушить мечеть, но он отверг эту идею, предпочтя построить храм на новом месте. Георгий Дука, чья хроника наиболее подробно описывала этот эпизод — впрочем, в значительной степени за счет неумеренной фантазии автора, — всячески поносил Льва за подобное «нечестие», утверждая, что мусульмане откупились от него, поставляя девушек в императорский «гарем». Но, глядя на этот шедевр арабской архитектуры, равный которому трудно было сыскать в мусульманском мире, нельзя было не признать, что Ужасный поступил более чем разумно: резные ворота, легкие арки со сводами, заплетенными совершенно византийскими орнаментами из листьев аканфа, колонны с коринфскими капителями, великолепные мозаики на золотом фоне, богато украшенные михрабы, мягкие узорчатые ковры, обилие света — все это поражало воображение. Поистине, это была мусульманская Великая церковь!

Юго-восточный минарет, построенный на остатках башни античного храма Юпитера, назывался «минаретом Исы» и был связан с местным исламским преданием.

— Именно по нему накануне Страшного суда должен сойти на землю Иисус Христос, — пояснил Ставрос. — Поэтому имам ежедневно расстилает перед этим минаретом новый ковер.

— Как трогательно! — сказала Дарья.

— Мусульмане вообще бывают трогательны, — отозвался Севир. — Конечно, когда никого не отправляют на тот свет из-за своей религии.

Огромное пространство мечети, представлявшей собою купольную базилику, наполняла самая разнообразная публика: там и сям у колонн бородатые мужчины серьезного вида что-то читали, тут же кто-то спал прямо на ковре, стайки женщин в разноцветных хиджабах болтали о своем житье-бытье, рядом резвились их дети, а мимо проплывали вслед за гидами группы туристов и бродили путешественники-одиночки с фотоаппаратами всех марок и размеров.

«Странная все-таки религия, — думала Дарья, оглядываясь вокруг. — Такое необъятное пространство — и совершенно пустое! Ни икон, ни свечей, ни развитого богослужения… Как-то входишь и не знаешь, что делать и куда главу приклонить… Хотя, может быть, это нарочно? Ведь получается, так ты и оказываешься наедине с Богом — никаких посредников и никаких помех, подсвечников, записок, крестных ходов, священников в облачениях с их выходами и входами в алтарь… Вот храм, в нем Аллах — молись! Услышит, значит, хорошо помолился, нет — значит, у тебя проблемы. И, главное, никто не виноват в них, кроме тебя: ты сам молился, а не какой-нибудь священник за тебя… Интересно, а что им по пятницам имамы проповедуют?.. И многие ли из простых мусульман понимают то, что написано в Коране? Или тут тоже, как у нас: за богослужением Евангелие читают, а люди часто не понимают или вообще пропускают мимо ушей…»

— Я вижу, вы впали в меланхолию? — спросил Феодор, взглянув на нее.

— Нет, — улыбнулась Дарья, — просто думаю про ислам, про мечети. Все-таки какая-то пустота здесь ощущается. Неуютно душе. Вроде так красиво, а как будто чего-то не хватает…

— Да-да, у меня то же ощущение! — кивнула Афинаида. — Слишком простая религия. Для минималистов, так сказать.

— Что ж, по нашим временам это не так плохо, — заметил Севир. — По сравнению с исламом христианство просто переполнено цветущей сложностью, но не уверен, что это всегда идет ему на пользу.

— Это точно, — согласился великий ритор. — У мусульман в общем все просто: пять столпов ислама, а всякие тонкости — уже на любителя. А у нас, пока поймешь, как именно спасать душу, сломаешь голову.

— Или шею! — засмеялась Афинаида.

— Да уж, — пробормотала Дарья. — Наверное, ислам потому так быстро и стал завоевывать мир, что в нем все более-менее просто и четко… Но все-таки мне здесь как-то неуютно. Чувствуется, что это чужое.

— Видимо, это знак, что нам пора перейти к третьему пункту нашей прогулки, — сказал Алхимик. — Там вам понравится больше.

По дороге к храму святого Иоанна Крестителя они зашли в кофейню и угостились кофе и мороженым. Ужин в этот день начинался довольно рано и обещал быть обильным и продолжительным, поэтому наедаться днем не имело смысла, но все же перекусить не мешало.

Главный собор Дамаска тоже был окружен большим двором с помпезными портиками, хотя не таким огромным, как у мечети Омейядов. Зато посреди двора возвышался красивый фонтан, символически изображавший реку Иордан, вокруг которого на скамеечках сидело множество разнообразного люда, от благочестивых старушек в темных платочках до юных туристов в потертых арапках и ярких кроссовках. Кто-то болтал по мобильному, кто-то читал, кто-то жевал вездесущие баранки, посыпанные кунжутом, запивая их айраном, кто-то азартно фотографировался на фоне главного входа в собор, отделанного богатой резьбой по камню. Храм был построен в виде крестово-купольной базилики и увенчан пятью куполами, из которых самый большой, центральный, украшала мозаика, изображавшая Христа-Вседержителя с Евангелием, раскрытым на словах Предтечи: «Се Агнец Божий, вземляй грехи мира». В восточной апсиде воздевала руки в молитве за людей Богоматерь-Оранта, в южной восседал на троне Спаситель, которому предстояли Богородица и Иоанн Креститель — увеличенная копия знаменитой мозаики с южных галерей константинопольской Святой Софии. Мозаика в северной апсиде изображала отсечение главы Предтечи, и здесь же стоял великолепный золоченый ковчег с его мощами. Более мелкие мозаики и многочисленные фрески, создававшиеся в течение двухсот лет после возведения собора, позволяли наглядно видеть, как в Сирии возрождалась и приобретала новые оттенки византийская иконопись. Солнечный свет струился из узких высоких окон, электрические огни паникадил играли на золоте сводов, святые со стен смотрели жизнерадостно, и даже пустынники на фресках южного нефа казались не такими уж суровыми. Пятна света и тени красиво переплетались на белом с зеленоватыми прожилками мраморном полу. Дарья погладила колонну из темно-зеленого порфира. Она любила дотрагиваться в древних храмах до колонн — гладкие и прохладные, они словно заключали в себе вековые тайны. Кто ходил мимо них, кто здесь молился? Да кто только здесь ни молился! Даже здесь, не говоря о более древних храмах…

«Как плохо все-таки я знаю историю Византии! — подумала Дарья. — Хотя вроде бы уже столько книг прочла… Ужас, где взять время, чтобы прочесть все, что хочется?.. Когда Севир успел узнать столько всего? Хотя… у него же вроде бы нет семьи. Все-таки дети отнимают много времени. Хорошо, что я отправила своих в садик! Если я теперь решусь заняться наукой, мне точно будет некогда возиться с ними так, как раньше…»

— Ну что, православная атмосфера оживила вас? — спросил Алхимик.

— Да, — улыбнулась она. — Все-таки когда есть иконы и свечи, все вокруг становится совсем другим. Более теплым, что ли. Не говоря о том, что просто очень красиво!

— Небо, сошедшее на землю, — сказал Феодор. — Но тут многое зависит от культурной традиции, в том числе наше восприятие. Вы когда-нибудь бывали в готических соборах?

— Нет.

— Они тоже очень красивы, но там совсем другая организация пространства. Наши иконостасы там смотрелись бы совершенно чужеродно. Кстати, меня удивляют иконостасы в русских церквях — эти глухие стены от пола до потолка… По-моему, они крадут у храма свет и пространство. Довольно странный эффект, если учесть, что иконостас должен как бы приближать к нам то небо, которое бесконечно.

— Да, я с вами согласна, — кивнула Дарья. — Когда я приехала в Византию и походила по здешним храмам, тоже поняла это. Но когда не с чем сравнивать, то кажется, что все нормально…

— Поэтому надо стараться побольше увидеть и узнать, чтобы было с чем сравнивать, — заметил Севир.

— Да, это правда! — воскликнула Афинаида. — Столько всякого зла бывает от того, что люди принимают фальшивку за чистую монету только потому, что никогда не видели настоящей чеканки!

— Но все-таки нельзя же бесконечно переходить от одного к другому и сравнивать, что лучше, — пробормотала Дарья. — Когда-то нужно и остановиться… а то станешь перекати-полем!

— Вы правы, — сказал Феодор. — Но я уверен, что когда человек находит действительно настоящее именно для него, он это сам понимает с некоей внутренней непреложностью. Только это трудно объяснить словами… наверное, как и веру в Бога.

Они дошли до раки с мощами святого Иоанна, и Киннамы с Дарьей поклонились Предтече, а Севир стоял в стороне и наблюдал за подходившими паломниками и туристами. Поставив небольшую свечку в песок под металлической крышей-домиком, на которой были выгравированы растительные узоры, — как почти везде в византийских исторических храмах, подсвечники здесь стояли только в определенных местах и были снабжены вытяжками, чтобы копоть от свечей не портила мозаики и фрески, — Дарья приложилась к прохладной золоченой крышке раки, украшенной эмалевыми вставками и драгоценными камнями, и помолилась: «Святой Иоанне, направи мой путь и вразуми мя… где мне нужно остановиться, где оно — мое настоящее!»

Уступив место другим паломникам, она украдкой бросила взгляд на Севира: неужели он ничего не ощущает в этом храме, кроме эстетического восхищения и любопытства историка и исследователя людских нравов? И что для него значит тот Великий Алхимик, в которого он верит?..

Ставрос поглядел на нее и еле заметно улыбнулся.

— Вы красиво смотритесь, — сказал он, подходя. — Вы и ваша тень. То, чего мы не замечаем, но что всегда следует за нами.

Она посмотрела себе под ноги: действительно, в спину из окна светило солнце, и ее тень воздушно лежала на мраморном полу. А теперь рядом вытянулась и худая тень Алхимика. Дарье вдруг захотелось вытянуть руку чуть в сторону, чтобы их тени соединились, словно от этого могло произойти нечто важное… С трудом подавив в себе это желание, она посмотрела на мозаику с Крестителем и сказала:

— А на иконах тени не рисуют, потому что свет небесного царства вездесущ и теней не создает.

— Вы себе представляете этот свет?

— Не очень, — честно призналась она. — Но я верю, что он существует. А вы… Ваш Великий Алхимик — какой он?

Она задала этот вопрос как-то вдруг и тут же испугалась, что Севир ответит что-нибудь насмешливое. Но он молчал несколько мгновений, а потом негромко сказал:

— Он непостижим. Но я верю, что конечным итогом Его опытов должен быть эликсир жизни.

предыдущее    |||   продолжение
———— оглавление ————