Киннам смотрел на арену
ипподрома, где шел первый заезд, и посторонний наблюдатель, конечно, приписал
бы азарту болельщика воодушевление, читавшееся на лице великого ритора —
поразительно красивом лице с античными чертами, которое смелый размах летящих
бровей и темные глаза в обрамлении густых длинных ресниц, со спрятанной в
уголках улыбкой, делали настолько привлекательным, что от него трудно было
отвести взгляд, особенно когда Феодор улыбался или смеялся. Но если бы кто-нибудь
пригляделся внимательней, то в охватившем ректора Афинской Академии
воодушевлении он мог бы уловить нечто, не вязавшееся с обычным возбуждением
любителя лошадиных бегов, но напоминавшее, скорее, мальчишеский азарт при
совершении опасной проделки, которая могла или обернуться крупной
неприятностью, или принести необычайный выигрыш. Однако таких пристальных
наблюдателей рядом с Киннамом не было — всех занимало происходящее на
ипподроме: колесницы пошли на предпоследний круг, и возница красных снова лидировал,
несмотря на то что сегодня ему приходилось соревноваться с двумя новыми
противниками, поскольку возницы зеленых и синих из первой и второй четверок
поменялись местами.
— Если так пойдет дальше,
устроителям скачек грозит разорение! — пошутил сидевший справа от Киннама
ректор Сорбонны Эрве Рокар. — Теперь ведь, наверное, все бросились ставить на
Феотоки, и если он все время будет выигрывать…
— Судя по тому, что творилось
вчера в местных кофейнях, проигрышей первого дня хватит с лихвой, чтобы покрыть
дальнейшие траты, — заметил Киннам.
— Да уж, я сам лишился некоторой
суммы… А ты вчера не поставил ни на кого, хитрец!
— В первый день я обычно не делаю
ставок, — улыбнулся великий ритор. — Предпочитаю сначала оценить обстановку.
— Что ж, разумно! А я вот не могу
удержаться, чтобы не рискнуть сразу! Зато вот Патрик не играет никогда, старый
скряга!
— Не скряга, а рачительный
хозяин, — возразил сидевший по другую руку от Феодора в меру чопорный
англичанин лет пятидесяти. — Предпочитаю, чтобы мои деньги оставались при мне,
а не попадали в руки неверной фортуны. К тому же я действительно не мальчик,
дорогой Эрве, чтобы до сих пор предаваться таким играм. Когда-то на Дерби я
просадил почти треть отцовского наследства и с тех пор предпочитаю быть
наблюдателем. Это ничем не хуже игры на деньги для имеющих ум.
— Ладно-ладно, хозяйственный
рачитель! — шутливо воскликнул Рокар. — Каждому свое, в конце концов… О-ля-ля,
Феотоки! Фе-о-то-ки!
Колесница красных пришла первой,
и трибуны огласились восторженным ревом, небо запестрело красными шарами,
экзальтированные дамы из первых рядов возле финишной черты кидали победителю
букеты алых роз, хотя цветы не долетали даже до края дорожки. Киннам с утра
поставил на Феотоки довольно крупную сумму, но охватившее его возбуждение не имело
никакой связи ни с бегами, ни с возможным выигрышем, хотя он искренне
аплодировал победителю.
Мысли Феодора были заняты
августой: если восторженный прием, который она оказала ему в день приезда,
приятно удивил его, но все-таки не выбил из обычной колеи, то вчерашнее
поведение императрицы потрясло Киннама до глубины души. Теперь он почти не мог
думать ни о чем другом и, хотя зрелище скачек всегда пробуждало в нем азарт, на
этот раз бега мало трогали великого ритора — он был слишком взволнован другим. Что
означало поведение Евдокии? Только флирт, которому она не прочь была
предаваться в компании своих поклонников, или… нечто большее? Просто кокетство?
Но она раньше никогда не вела себя так! Правда, еще в начале вчерашнего бала
Киннам думал, что на нее мог повлиять столь возбуждающим образом восторг перед
его двумя романами, которые она, наконец, прочла — прочла, когда он уже решил,
что вряд ли дождется этого… Но ведь она сказала, что прочла их еще в начале
лета — значит, около двух месяцев назад, — а улыбалась она ему сейчас,
улыбалась так, как никогда раньше… Однако, за прошлые годы привыкнув быть
всегда лишь одним из многих ее поклонников, «одним из» в ее окружении — пусть и
ближайшем окружении, но все-таки достаточно обширном и весьма блистательном, — он
поначалу не смел верить в какие-то перемены, хотя вчера с самого начала бала
она общалась с ним так много, как, пожалуй, никогда раньше. «Вы с этим
согласны, Феодор? Читали ли вы эту книгу, Феодор? Что вы думаете по поводу
этого, Феодор?..» Тогда он еще мысленно одергивал сам себя: просто, прочтя его
«Записки», она обнаружила, что их душевное и умственное сродство гораздо
больше, чем она могла заключить раньше из бесед с ним, ведь в своих романах он
действительно был намного откровеннее и больше раскрывался, чем в жизни, — вот
откуда такое повышенное внимание, теперь ей интересно сравнить его взгляды на
разные вещи со своими собственными, только и всего. Вполне естественное
желание, еще ни о чем особенном не говорящее. Но потом…
Потом случился белый вальс. Именно
случился — как чудо, как снег на голову летом, как роза среди зимы. Пять долгих
лет, исполненных страсти и тоски, дней счастья от общения с августой на
очередном Ипподроме и месяцев томительного ожидания новой поездки в
Константинополь, безумных надежд и едких насмешек над самим собой, неистовых
желаний и титанических усилий не выдать свои чувства, сладости и горечи,
наслаждения и боли, — все точно разрешилось ослепительной вспышкой, когда
Евдокия, объявив белый вальс, спустилась с лестницы и с улыбкой подошла к нему.
Можно ли думать, что это была всего лишь случайность?!.. Ведь она еще никогда
не танцевала белый вальс с кем-либо, кроме мужа! И никогда не общалась с
Феодором настолько благосклонно во всех смыслах, во всех — вплоть до
благосклонности к нескольким не заметным окружающим, но, конечно, не оставшимся
незамеченными августой дерзостям, которые он допустил во время последнего танца
с ней, уже после вальса Муз…
Он понимал, что начал опасную
игру, но остановиться было выше его сил: если августа действительно дает ему
шанс, упустить его нельзя — потом он никогда не простит себе этого… да и она,
конечно, не простит ему! Если же он обманывается, и все ее «поощрения» на самом
деле ничего не значат… Впрочем, об этом лучше сейчас не думать, ведь забег только
начался и глупо тормозить на старте! Киннама не могла остановить и мысль о том,
что охватившее его возбуждение в каком-то смысле возвращает его к той жизни, в
которую он был погружен в течение почти десятка лет до знакомства с
императрицей. Сплетни о его тогдашних похождениях достигли и Царицы городов, и
порой самые смелые и кокетливые из здешних дам довольно откровенно намекали
Феодору, что не прочь проверить на деле, соответствуют ли слухи реальности, но
он всегда едко отшучивался. Собеседницы иной раз даже оскорблялись, однако это
его не волновало. Он отлично знал, что если б захотел вернуться к прежним играм
здесь, на Золотом Ипподроме, где прекрасные гостьи со всех стран света отнюдь
не всегда блистали строгостью нравов, у него не было бы недостатка в
развлечениях. Но женщин помимо августы уже пять лет не существовало для
великого ритора. И если сейчас он затевал игру, где можно было только идти
ва-банк, то она того стоила! Все прошлые увлечения, все испытанные чувства и
желания, связанные с женщинами, были бледным пятном по сравнению с тем, что
пережил Феодор за годы знакомства с Евдокией: это была страсть всей его жизни,
единственная, как он теперь понимал, настоящая любовь, которую ему вообще
довелось испытать — и мог ли он отказаться от своих надежд, как бы они ни были
призрачны?!..
В конце концов, если он и рискует
многим, то всяко не головой — ведь не средневековье на дворе! Да и какой смысл
рассуждать об этом? В первый же день Ипподрома Евдокия сумела настолько зажечь
ему кровь, что Феодор не находил в себе достаточно отрезвляющей воды, чтобы
залить пожар — да он и не хотел тушить этот огонь. Он слишком сильно любил,
слишком долго томился, слишком пламенно мечтал. Лошади пустились вскачь, и
теперь можно было только или победить, или оказаться на обочине.
Комментариев нет:
Отправить комментарий
Схолия