Золотой Ипподром: День накануне (4)

Панайотис Стратиотис сидел в редакции еженедельника «Синопсис», работа в котором отнимала большую часть его времени, но, как ни странно, приносила мизерный доход. Зато даже для профессионального журналиста это место значило очень много: работа в издании, чьи корреспонденты были вхожи в Большой Дворец, в Синклит и на все официальные мероприятия, давала возможность быть в курсе всех событий, и — что немаловажно — сразу делала штатных авторов известными. Правда, кроме невесомости гонораров, был еще один минус: время от времени главный редактор «спускал сверху» задания на статьи и репортажи, от которых нельзя было отказаться, как бы ни хотелось. Вот и сейчас тот же случай — и, несмотря на субботний день и праздник Успения Богоматери, после обеда Стратиотису пришлось идти в редакцию. Впрочем, сегодня здесь было почти пусто, все условия для спокойной работы, но задание, данное журналисту, было весьма и весьма неприятным…

Панайотис встал из-за компьютера и прошелся взад-вперед по комнате, разминая спину. Это был высокий русоволосый мужчина чрезвычайно крепкого сложения. Круглые бицепсы не умещались в рукавах рубахи, которая так и трещала на спине при неосторожном движении, и мало кто мог поверить, что этот богатырь не только никогда не делал даже утренней гимнастики, но в своей жизни не обидел и комара. В нем виделось что-то детское — может быть, такое ощущение создавал розовый овал лишенного всякой растительности подбородка, а может быть — беспомощная улыбка, с которой Стратиотис привык встречать все казавшееся ему грубым и неодухотворенным. Прямое же насилие было ему неприятно до такой степени, что он даже отказался от воинской службы, несмотря на обычные в таких случаях ограничения прав и возможностей. Конечно, лишение половины медицинской страховки было достаточно чувствительным, но Панайотису совершено невыносима была мысль о том, что придется стоять навытяжку перед каким-нибудь малообразованным комитом, а то, не дай Бог, еще и участвовать в военном конфликте. Он предпочитал чинно вышагивать по воскресеньям впереди заезжего старичка-митрополита, служащего в храме Апостолов. Хотя не каждый архиерей бывал рад такому массивному и представительному жезлоносцу, на чьем фоне практически любой «преосвященный» казался маленьким и незначительным.

— Нет, ну вот ты объясни мне, что я сейчас должен писать? — Стратиотис обернулся к сидевшему в глубоком кресле другу, археологу Фоме Амиридису, и посмотрел на него своим обычным вопросительным взглядом исподлобья, так плохо сочетавшимся с его громадным ростом. — Мне прислали кучу экспертных заключений о том, что строительство нефтепровода до Киликии не нарушит прав тамошних монахов! И что Церковь пять лет назад совершенно напрасно восстала против этого проекта…

— Я, кстати, не исключаю, что это так, — отозвался Фома. — Собственно, ведь, Церковь жила бы себе спокойно, если б не Ираклийский владыка…

— Да, но представь себе, — воскликнул Панайотис, — в ущелья придет строительная техника, где-то проложат дороги… Каково станет тем, кто всю жизнь провел в тишине?

— Это же ненадолго, а на технику можно обращать так же мало внимания, как на шум египетского камыша, — съехидничал Амиридис, припомнив Древний Патерик. — Ну, а если серьезно, то это, конечно, не здорово. Там, в принципе, есть совершенно неисследованные и нераскопанные участки… Хотя точное направление ведь так и не назвали?

— Нет, но в любом случае отцов побеспокоят. Места пустынные, монастырей много, а трубу ведь невозможно прокладывать зигзагами, избегая заповедных мест, да?

— Ну да, там все горы да ущелья, то ли дело в моей любимой Сирии!

Фома мечтательно сцепил пальцы и на секунду уставился куда-то в невидимую даль. Несмотря на курчавую каштановую бородку, он казался в свои тридцать выпускником школы, каковое впечатление старательно поддерживал, обращаясь с людьми весело и запросто; иные бывали удивлены, узнав, что «юноша» уже давно доктор наук и знает десяток древних языков — причем арамейский, кажется, даже лучше родного. И хотя его научные интересы порой выглядели странновато — чего стоило одно только углубленное изучение форм и модификаций сирийского монашеского куколя, — все же жизненный опыт и практическая сметка друга часто выручали журналиста в тяжелых ситуациях. Зато уж Фома не мог найти более благодарного слушателя, рассуждая об особенностях древних обрядов и богослужебных чинов. Коллеги порой шутя говорили, что из Амиридиса вышел бы прекрасный мракобес, если б не его крайне прохладное отношение к современным формам религии.

— В Сирии стратегические нефтепроводы не нужны, как все мы знаем, — солидно излагал Стратиотис. — Но лучше сломать пару гор, чем хотя бы раз в год сломать литургический устав монастыря, соблюдающийся тысячелетиями!

— Ну, уж и тысячелетиями! — привычно заспорил Фома. — Там ведь все десять раз менялось и становилось вверх ногами, и… Вот почитай последнюю работу Скабаланидиса, и вообще…

— Ну, безусловно, история литургики — очень сложная дисциплина, и ее развитие в данный момент заставляет нас…

— Стой, стой, — перебил Амиридис с веселым смехом, — ты, получается, стоишь на позициях владыки Кирика? Так напиши для его пресс-службы статью под псевдонимом, растолкуй там все иначе, чем в «Синопсисе», и успокойся на этом!

— Да, это юмор, я понимаю, — вздохнул Панайотис, окончательно помрачнев.

— Ну и что — юмор, а почему бы не написать? — продолжал настаивать Фома.

— Нет, с ними мне не по пути…

— Не любишь ты, грешник, Ираклийского митрополита! А его все культурные и образованные люди должны любить!

— А чем определяется культурность? С точки зрения священного предания…

— Ой, нет-нет, не надо! — замахал руками археолог. — Ты лучше расскажи, что ты там видел на его дне рождения!

— Ну, видишь ли, это было очень неожиданное приглашение, и я даже хотел отказаться, но потом подумал, что это первый и последний раз, и…

— И? Ты ближе к делу! Много выпили?

— Не знаю, я был за рулем, — Панайотис укоризненно посмотрел на друга. — Но, главное, я воочию убедился, что митрополит — совершенно светский человек, хоть и помощник патриарха. Он ведет себя несдержанно и неподобающе лицу в священном сане! Я думаю, если б не журналисты, он и в пляс бы пустился, подобрав рясу!

— Не беспокойся, пляшет он в цивильном костюме, — успокоительно пробормотал Амиридис.

— Я за него не отвечаю, но все же это выглядит слишком скандально: шуточки, прибауточки, тосты, даже анекдоты из церковной жизни! Кошмар…

— Что же ты хотел увидеть? Зато он с экрана складно говорит, немногие так могут! И вся церковная политика на нем.

— Да, но какой толк в этой политике, если ее ведет совершенно нецерковный человек? Представь, ведь был канун дня Максима Исповедника, я специально к нему подошел и спросил: владыка, а завтра литургия будет? А он так слегка ко мне обернулся и отвечает: «А черт ее знает!» — тут молодой человек понял, что невольно произнес совершенно недопустимое слово, и в раздражении захлопал себя ладонью по губам.

— Однако! — тут даже Фома почувствовал неловкость ситуации.

— Да, это многие слышали! Можешь спросить у Мари, она там тоже была.

— Мари?! — воскликнул Фома и внезапно помрачнел. — И с кем же она туда приехала, что делала?

— Вроде бы с отцом, но, знаешь, я ее там видел только мельком…

— Ну да, весь бомонд… — грустно проговорил Фома. — Послушай, а не сварить ли нам кофе?

— Свари, а я пока все же попробую обозначить план статьи…

— Да, — пробормотал Фома, как бы ни к кому не обращаясь, — конечно, такой тип совершенно невозможен рядом с патриархом! Пляски, молодые девушки с кавалерами… жуть!

— Он даже спел в микрофон «Хрисопольские вечера», представляешь?!

— Да уж, понятно… В общем, пиши, что напрасно он поднял в свое время такую волну против нефтепровода, что это только рекламный трюк!

— Да, но понимаешь, мы ведь не хотим запустения монастырей…

— Тогда напиши, что труба — хорошо, но пусть отчисляют процент на содержание бедного деревенского клира, — криво усмехнулся Амиридис.

— Это, кстати, хорошая идея!

— Давай, давай, действуй, а я пошел кофе варить!

Но не успела еще редакция наполниться ароматом горячей «джиммы», как входная дверь распахнулась, и на пороге появился Сергий Стратигопулос, общий приятель Фомы и Панайотиса.

— Всем привет! — буркнул он и, быстро прогромыхав по комнате армейскими ботинками, устало плюхнулся в пустое кресло.

На вид ему было слегка за тридцать. Короткая щетина, которую по привычке носил на голове бывший горный стрелок, странно контрастировала с его лицом, определенно не лишенным интеллигентности.

— Не угостите ли старика кофе? Опять всю ночь не спал…

— Здравствуйте, Сергий! — Панайотис не слишком охотно оторвался от монитора. — Как поживаете? По-прежнему занимаетесь литературой ночи напролет?

— Чем плохое занятие? Я же сова, так что ночь — всегда время творчества. А день, — тут он слегка зевнул, — день для обеспечения скромного существования.

— Однако вы мало заботитесь о своем здоровье, — вежливо заметил журналист.

— Я забочусь. Только сейчас временно перестал.

— О, привет, вояка! — Фома вошел в комнату, держа поднос с дымящейся кофеваркой и двумя чашками. — Кофе будешь? Ты пей, я себе еще сварю.

— Спасибо, Фом, но… ты сколько ложек положил?

— Шесть. А сколько надо? Ах, да, — Амиридис хлопнул себя по лбу и исчез.

— Да, Сергий, вы становитесь кофеманом, — подытожил Стратиотис.

— Это требование жизни! Ну, а у вас тут что происходит?

— Пишу статью про нефтепровод из Закавказья в Киликию…

— Как? Неужели опять в этом деле что-то зашевелилось?

— Пока непонятно, но, если сопоставить некоторые имеющиеся сведения…

— Ну и хорошо, по крайней мере, будет повод окончательно покончить с хурритами!

— Окончательно вряд ли получится, ведь ни у кого еще не получалось, — Стратиотис болезненно сморщился.

— Ну, хотя бы снять проблему на ближайшие двадцать лет… Пока их дети не подрастут.

— Я удивляюсь вам, Сергий, ведь вы культурный человек, как вы можете так спокойно говорить о таких вещах? Убийства, война…

— Разве я культурный? Видите ли, война и убийства редко существуют друг без друга, так что…

— Но мы все-таки живем в цивилизованной стране…

— Так что же, разве цивилизованная страна может себе позволить, чтобы в горах жили дикари, признающие только собственные законы? Да еще такие, что ограбить человека и открутить ему голову для них сущий пустяк!

— Сергий, мне кажется, вы сегодня употребляли алкоголь, — Панайотис недовольно повел носом и сдвинул брови.

— И что с того? Разве сегодня Великая Пятница? Вроде наоборот — праздник. Так что пара рюмок за обедом — никак не грех!

— Нет, я просто не понимаю, для чего это нужно делать…

— Да ни для чего, просто так!

— Сразу выдает себя ваше русское происхождение!

— Не происхождение, а всего-то один-единственный предок.

— Его, похоже, оказалось достаточно!

— Да вы, дражайший, русофоб! Ай-яй, как не стыдно так предвзято относиться к братскому православному народу! Но не переживайте, уж ваши-то потомки будут лишены столь дурной наследственности!

Панайотис, уже хотевший было оправдываться от обвинения в предвзятости, при последних словах Сергия вдруг заметно порозовел и улыбнулся.

— Вы на что намекаете? — вежливо поинтересовался он.

— Ни на что. Просто. На детей.

— Я люблю детей. Да, — усмехнулся журналист с внезапной грустью.

— Для чего же вешать нос? Вы же в монахи не собираетесь? Будут еще.

— Как знать… — Панайотис заметно приуныл, на мгновенье задумавшись.

Ему вдруг представилась Лизи — тонкая, в коротком белом платьице без рукавов… Может быть, Лизи могла бы стать матерью его детей?..

Впрочем, соблазнительные мысли быстро были отогнаны.

— Видите ли, — начал Стратиотис внушительно, — выбор супруги — дело очень ответственное, к нему нельзя подходить скоропалительно, и…

— Ах, да, женитьба! — театрально воскликнул Сергий, откинулся назад и захохотал. — Вы ведь без этого не можете, да, благочестивый вы наш!

— Похоже, вы, господин писатель, все-таки перебрали сегодня! — обиженно заметил Панайотис.

— Да нет, я вовсе не хотел на вас нападать, простите! Просто… помните? — тут Стратигопулос воздел кверху правую руку с растопыренными пальцами и продекламировал:

«К поступку безрассудному любовь их побуждала;

Над всеми властвует любовь, порабощает разум

И правит мыслями она, словно конем возница;

И оттого влюбленные владеть собой не могут,

Родные не смущают их, сосед им не помеха;

И, стыд забыв, они любви становятся рабами…»

— «Пришлось такое испытать и деве благородной…» — со вздохом продолжил Фома, входя с кофейной чашкой, казалось, в ужасе кривившейся от необычайной крепости напитка, которую только и признавал бывший солдат.

— Спасибо, друг, что поддержал и песнею, и кофе! — вскочил с места Сергий и, комично раскланявшись, уселся за ближайший стол. — Но почему так грустно? — поинтересовался он у Амиридиса.

— Да нет, вроде ничего особенного…

— Та-ак… — протянул Сергий, с удивлением оглядывая приятелей. — Мне не нравится, когда взрослые люди начинают киснуть, лишь коснувшись женского вопроса! Кому-то приспичило жениться? За чем же дело стало? Никак не возьму в толк. Вы, если что, спросите меня. Я ведь женился на следующий день после того, как мне стукнуло девятнадцать! Только вы ведь не спросите, я знаю…

— Конечно не спросим! — отозвался Фома. — Ведь ты и развелся, когда тебе еще не было двадцати.

— Какая разница? Развелся — значит кое-что понял в жизни, разве не так?

— И что же? — живо заинтересовался Стратиотис.

— То, что мои приоритеты… Впрочем, не важно, — оборвал сам себя Сергий. — Главное вот что: если ты дожил до тридцати и умудрился не стать чьим-нибудь зятем, то все эти побрякушки тебе не нужны, ты без них можешь обойтись, и все тут!

— Оставим эту тему, — пробормотал Панайотис. — Так что вы, Сергий, еще можете сказать по поводу трубы?

— Я-то? Я что, я человек военный. Надо, значит надо. Я же знаю, откуда в вашу редакцию дуют ветры. И склонен доверять августу в этих вопросах. Мы ведь не заподозрим его в том, что он позволил себя подкупить продавцам железных макарон?

— Нет, ну подождите, — допытывался журналист, — ведь вы, как человек военный, должны сначала подумать сами?

— Военный человек в моем чине думать не должен, он должен профессионально действовать. Те, кто много думает в бою, быстро отправляются отдыхать на Стратилатово поле. А выживают те, кто сначала стреляет, а потом думает, в кого. Бывают ужасные ошибки, но реальность именно такова!

— Ты отказываешься мыслить?! — воскликнул пораженный Амиридис.

— В таком масштабе — да. Во время глобальной операции мыслят седые стратиги в глубоких бункерах, а от нас требуется только профессионализм… Впрочем, — тут Сергий быстро допил свою чашку и аккуратно ее отставил, — я ведь давно уже не военный, я литератор, что с меня толку в таких вопросах?

— Нет, ну все же, — настаивал Стратиотис, — как человек, бывавший в горах, вы можете сказать, будет вред от нефтепровода или нет? Вот преподобные отцы, конечно, будут недовольны…

— Значит так, — твердо ответил Стратигопулос. — Если преподобные отцы против чего-либо, то я, безусловно, за. И вовсе не потому, что я такой безбожник. Просто я прекрасно знаю, что настоящие-то монахи промолчат, а выступать будут всякие негодники.

— Вы много знаете про монастырскую жизнь? — с сомнением поинтересовался Панайотис.

— Да уж, приходилось мне с тамошней братией общаться!

— Но ведь вы приходили с оружием в руках, едва ли с вами могли быть откровенны!

— Конечно, с оружием! Для тех, кто собирает по хурритским ущельям монашеские уши и другие части, автомат больше подходит, чем сачок и панамка, поверьте моему опыту! — хохотнул Сергий.

— Ты совершенно невыносим! — заметил Фома. — Но я с тобой, пожалуй, соглашусь.

— И правильно сделаешь! — воскликнул Стратигопулос. — Попы должны знать свое место. Еще ничего хорошего не получалось, когда им давали волю в государственных делах. И это именно потому, что «церковное мнение» обычно выражают такие господа, как Кирик Ираклийский, который вам, наш старый добрый Пан, так не нравится!

— Да мне все не нравится в этой истории, — печально пробормотал журналист. — Я уж и не знаю, что делать… Но вы меня извините, мне все-таки надо хотя бы план набросать…

— Пойдем, Арей, пропустим по стаканчику, — сказал печальный Фома, поднимаясь. — Мне все же нужно тебя кое о чем порасспросить…

 предыдущее    |||   продолжение