Золотой Ипподром: День третий (4)

Во второй и третий дни Ипподрома после обеда и до начала вечернего представления программа для высоких гостей была достаточно свободной: на выбор предоставлялось посещение какого-нибудь музея, паломничество по наиболее знаменитым храмам и обителям Города или прогулка на яхте по Золотому Рогу с заездом в Космидий, где рядом с монастырем Бессребреников находился музей Великой Осады.

Луиджи очень хотелось посмотреть на знаменитую цепь, которой когда-то загораживали вход в Рог, на модели византийских военных кораблей, пушки и оружие времен Мехмета Завоевателя, и он собирался после бегов предложить родителям поездку в Космидий. На принцессу к концу последнего заезда он был зол, хотя с утра ее поведение даже отчасти воодушевило его: особо бурных восторгов в адрес Феотоки, победившего в двух первых заездах, она не выказала и даже поговорила немного с Луиджи, рассказав ему в перерывах между забегами кое о ком из возниц, хотя о Василии промолчала. Луиджи хотелось самому спросить о нем как-нибудь поехиднее, но он не решился, опасаясь, что это будет выглядеть ревниво. Однако, когда начались соревнования возниц второй четверки, Катерина неожиданно стала болеть за Мелетия Ставроса почти так же бурно, как в первый день за Василия. Ставрос, хоть и не блистал подобно Феотоки, однако ежедневно выигрывал по меньшей мере один заезд и, таким образом, пока не потерял, в отличие от Нотараса, шанса выйти в финал, чтобы сразиться в седьмой день за Великий приз. Луиджи уже вовсе ни за кого не хотел болеть, мысленно злясь и на эти бега, и на отца с его «заботой о культурном слое», и на «женское легкомыслие»…

Он не привык к такому поведению девушек и вообще до сих пор довольно мало интересовался ими: Луиджи был красив, но никогда не кичился этим, а среди его сокурсников попадались куда более знойные личности, отвлекавшие на себя основную часть женского внимания, Враччи же можно было встретить в обществе женщин разве что на танцах в каком-нибудь клубе — танцевать Луиджи любил и танцевал отлично. Однако чаще всего в свободное время он сидел за книгами или пропадал в хранилищах археологических музеев; приятели даже прозвали его Фалесом, намекая, что он никогда не женится — пока «слишком рано», а потом уже будет слишком поздно… Луиджи не обижался на такие шутки; он вовсе не собирался оставаться холостяком, однако связывать себя семейными узами так рано ему совершенно не хотелось, и по окончании института он намеревался несколько лет провести в археологических экспедициях. Если Луиджи и любил женское общество, то это было прежде всего общество сестры. Они с Лурой были близнецами, провели неразлучно все детство, и в их отношениях царили редкое взаимопонимание и гармония. Луиджи частенько горячился и бывал несдержан, Лаура обладала более спокойным и рассудительным характером; оба любили читать и копаться в древностях, но в то же время умели развлечься и повеселиться; у Лауры чувство юмора было более тонким и взгляд на жизнь несколько ироничным, а Луиджи порой был склонен «лезть в бутылку», — словом, они хорошо дополняли друг друга, и Луиджи, думая о будущей спутнице жизни, представлял ее в целом похожей на свою сестру.

Но нельзя было, кажется, вообразить ничего более противоположного, чем мягкая, открытая, беззлобно веселая, спокойная и немного медлительная Лаура, и резкая, непредсказуемая, едко насмешливая, взрывная и стремительная Катерина. Познакомься Луиджи с принцессой где-нибудь случайно, он, пожалуй, скоро сбежал бы от нее как от колючего зимнего ветра — и надо же было так случиться, что именно с этой девушкой ему теперь нужно… просто подружиться или… не просто?.. Предположение Лауры насчет планов родителей — тогда, получается, с обеих сторон? — о женитьбе детей действительно вроде бы могло объяснить поведение принцессы, но нисколько не объясняло предложение спасать Феодосиев порт через дружбу с ней. При чем тут тогда вообще этот несчастный порт?!.. В любом случае, чего бы от него на самом деле ни ждали родители, Катерина не только не была такой девушкой, с какой Луиджи хотел бы пройти по жизни, но даже и такой, с которой мечтал бы дружить. С одной стороны, он был ошарашен, но, с другой, в нем взыграло мужское самолюбие: принцесса явно вознамерилась выбить его из равновесия, довести до какого-нибудь срыва или провала, чтобы посмеяться над ним, а такого допустить он, конечно же, не мог — ко всему прочему это означало бы быть поверженным «малолеткой». Чтоб он, взрослый парень, окончивший институт и собиравшийся вступить в самостоятельную жизнь, спасовал перед пятнадцатилетней школьницей?! Да ни за что! «Нет, — думал он, — я ей так легко не дамся!»

Между тем, когда «малолетка» устремляла на него взор больших светло-карих глаз, в которых, точно в хорошем коньяке, играли золотистые искорки, и чуть поводила круто изогнутой бровью, его сердце начинало как-то подозрительно сильно биться. Утром первого дня бегов она показалась ему угловатой и даже неприятной, но в тот же вечер на балу предстала совершенно иной — прекрасной, загадочной и удивительно легкой: казалось, с ней можно было танцевать бесконечно, ее можно было бы носить на руках полдня и нисколько не устать… и ему невольно подумалось, что ее, должно быть, очень приятно поднять на руки и… Тут он поскорей одернул себя, но «яд» уже был впрыснут в кровь и начал действовать: после белого вальса он не мог не думать о том, что жениться на такой девушке было бы очень заманчиво… Юная красавица представлялась ему женственной, нежной, хрупкой… Но уже на другой день «испытание верховой ездой» открыло ему принцессу совсем с иной стороны: Луиджи понял, что в этих маленьких точеных ручках таится нешуточная сила, в стройном и изящном теле — удивительная ловкость. А после представления «Ипполита» Катерина всадила в Луиджи такой заряд насмешливого кокетства, что он потерялся и не знал, чего ждать от этой девушки в следующий раз.

Размышляя обо всем этом во время бегов и за обедом, он так задумался, что даже забыл озвучить перед родителями свое предложение сплавать по Золотому Рогу в музей Осады. После обеда господин Враччи разговорился с испанским королем, а госпожа Враччи с его царственной супругой. Мать Луиджи, к немалой досаде сына, только и знала, что «липла» к разным высокопоставленным особам: еще недавно жена фабриканта, «госпожа спагетти», как злословили о ней конкуренты Джорджо, теперь, попав в высший свет, старалась завести побольше дружественных связей с высокопоставленными лицами. Зная характер матери, Луиджи относился к этому снисходительно, но вот как посмотрят на все это другие гости? Ему была невыносима мысль о том, что его родные могут возбудить презрение и тому подобные чувства. Но как, черт возьми, дать матери понять, что нужно вести себя с большим достоинством?! И почему, черт побери, отец не просветит ее на этот счет?!..

Луиджи раздраженно барабанил пальцами по спинке стула, ожидая, пока родители окончат свои «высокие беседы», когда к нему подошла Катерина и, глядя прямо в глаза, тихо, но с выражением прочла:

— «Теперь мы с этой сенью

Простимся; следуй мне и след храни».

Молодой человек даже вздрогнул: он уже привык к тому, что принцесса прекрасно говорила по-итальянски, чем не могли похвалиться даже многие из здешних ученых гостей, но его любимая «Божественная комедия», так непринужденно прозвучавшая в ее устах, стала для него новой неожиданностью. Катерина улыбнулась и сказала:

— Пойдем!

Однако Луиджи уже опомнился и иронично произнес:

— Это приказ, ваше высочество? Смею заметить, что я пока не ваш подданный, чтобы повиноваться с одного слова и идти туда, не знаю куда.

Принцесса сделала круглые глаза и ответила:

— Прости, Луиджи, я не думала, что ты не захочешь посмотреть на наш Университет!

Константинопольский Университет! В программе Ипподрома был краткий визит туда для желающих на четвертый день после обеда, но Луиджи понимал, что эта экскурсия будет быстрой и смазанной, — а тут принцесса предлагала ему, можно сказать, индивидуальный тур в знаменитое святилище науки!

— Ну, если Университет… — проговорил Луиджи.

Катерина приподняла брови:

— А ты что подумал?

Молодой человек ощутил, что краснеет, и от досады покраснел еще больше. Принцесса оглядела его с головы до ног очень критически и сказала:

— Да, господин Враччи, над вашими манерами еще предстоит много поработать! Но ничего, это дело поправимое, не стоит так смущаться! А сейчас попрошу вас следовать за мной и задавать вопросы только по теме нашей экскурсии!

И «господин Враччи» последовал за ней.

Главное здание старейшего в мире Университета, как и в средние века, находилось во дворце Магнавры — но это была Новая Магнавра, построенная на месте древнего Синклита в середине XVIII века; историческая Магнавра была раскопана и восстановлена позже. В Новой Магнавре, выходившей великолепным фасадом в классическом стиле на юго-восточную сторону Августеона, размещались факультеты философский, филологический, исторический, математики, астрономии, физики и химии; остальные факультеты находились в другом здании, в Галате.

— Ты ведь археолог? — спросила принцесса.

— Да, — ответил Луиджи, — в этом году закончил Археологический институт. Теперь думаю раскопками заняться, у нас группа этой осенью собирается в Амирию, в Мексику и в Эмираты.

«Пусть знает, что я вовсе не намерен сидеть и ждать, пока она что-нибудь соизволит! — подумал он. — А то ей, может, уже наплели, что я тут буду ради Феодосиева порта торчать, ожидая ее благосклонности…»

Но Катерина не выказала ничего, что могло бы говорить о подобных расчетах с ее стороны.

— О, поедешь арабские древности копать? — улыбнулась она.

— Скорее, индейские. Впрочем, арабские тоже, если попадутся. Но я, как истинный археолог, больше люблю все, что подревнее, — он засмеялся. — А арабские там ведь только с шестнадцатого века, с точки зрения археологии — почти новодел! Они, скорее, интересны туристам… Впрочем, туристом я тоже быть люблю, вот, например, очень хочу в Хаддис-Багдаде посмотреть на гробницу Амира. Говорят, это одно из чудес света… Ну, по крайней мере, так считают амирийцы.

— Судя по фото, да, внушительное сооружение! Но, наверное, он достоин такой гробницы… Папа один раз пошутил, что если б Амир был не мусульманином, а христианином, нам надо было бы его прославить во святых — ведь он направил арабов Новый Свет и этим избавил и нас, и Европу от исламской угрозы.

— Хм, ну да, пожалуй. Пять веков халифам было, где развернуться и кого обращать в свою веру, а теперь они уже научились, так сказать, толерантности… К нам приезжали оттуда студенты-археологи — вполне себе нормальные, на религиозных фанатиков не похожи, — Луиджи улыбнулся. — Только девушки в хиджабах, но и то не все… В общем, я очень жду этой поездки, у нас основной целью будут Теночтитлан и Куско, там еще полно всего интересного не раскопано.

— Наверное, археология хорошо воспитывает терпение, да? Сидишь, корпишь, копаешь, очищаешь… Пока до чего-нибудь доберешься, сто лет пройдет! — принцесса рассмеялась. — Ты терпеливый?

Луиджи хмыкнул.

— Не знаю. В каком-то смысле да. А в каком-то…

— Только до поры, до времени, а потом ка-ак шарахнешь? — Катерина лукаво взглянула на него. — А я вот люблю, чтоб все быстро: раз-два — и что-нибудь новенькое! Я на химфак буду поступать в следующем году.

— Разве ты уже последний год пойдешь учиться? — удивился Луиджи.

— Да, я с шести лет пошла в школу, так что мне один год остался. А в Универ я уже целый год хожу на свободные лекции, тут на каждом факультете такие есть. Знаешь, иногда люди кончат школу, где-то работают, а потом задумаются об образовании — так вот, могут пойти, посмотреть, что им больше интересно. И просто для самообразования туда тоже ходят. А мне очень интересно потому, что на химфаке всякие опыты показывают на этих лекциях, ужасно здорово, в школе такого не увидишь… Лабораторные бывают, но мало.

— Значит, ты любишь опыты?

— Обожаю! — воскликнула она. — А разве это не интересно — реакции, новые вещества, кристаллизация?.. Я больше всего люблю кристаллами заниматься, дома даже выращиваю… У меня своя маленькая лаборатория есть! Вот я там и химичу уже два года. А еще фокусы всякие люблю, — Катерина все больше оживлялась. — Знаешь, как прикольно? Вот например, ацетат натрия, это соль такая, если его растворить в воде и выпаривать до определенной концентрации, то потом урони туда малюсенький кристаллик этой соли — и вся вода мгновенно закристаллизуется! Если незаметно кристаллик уронить, то получается как чудо такое — махнул волшебной палочкой над водой, и она тут же стала льдом! Я люблю нашего препозита так изумлять или кувикуларий, — принцесса засмеялась. — Но это еще такой простой совсем опыт, а есть всякие сложные, красивые, с изменением цвета, с дымом, вспышками… Ужас, как я все это люблю! Очень понимаю алхимиков — как им было интересно всякие вещества открывать, когда еще почти ничего не было про них известно! Вот смотри, это вход на химфак. А это знаешь, чья статуя?

Принцесса подвела Луиджи к бронзовой статуе, стоявшей напротив дверей химического факультета посреди клумбы из роз. Статуя изображала высокого худого монаха с резкими чертами лица, чуть вьющимися волосами и небольшой бородой; в одной руке он держал колбу, а другая опиралась на лежавшую на столе раскрытую книгу, возле которой стояли еще несколько сосудов и средневековый светильник. «Иоанн Грамматик» — прочел Луиджи греческую надпись на постаменте.

— Это что… тот самый, алхимик и иконоборческий патриарх?

— Ну да, — кивнула принцесса, — а чему ты удивляешься? Это же, считай, первый византийский химик! Ты знаешь, что в Сергие-Вакховом монастыре в восемнадцатом веке нашли его рукописи? Они тут в университетском музее, я покажу тебе. Так вот, эти рукописи изучили, есть книга Александра Дуки про все это… А, да ты же не знаешь, наверное! Дука это наш знаменитый химик девятнадцатого века, он первый получил из неорганических веществ органическое и еще всякие открытия сделал… Ну вот, а Иоанн Грамматик, судя по его рукописям, предвосхитил открытие фосфора! И вообще там у него много интересных догадок, он же еще философ был, так что умел взглянуть на все, так сказать, с высоты… О, я его очень люблю! Кстати, у нас недавно одна монахиня роман написала про Византию девятого века, «Кассия» называется, там Иоанн один из главных героев.

— А я знаю! У меня сестра читала этот роман.

— О, правда? Она читает по-гречески?

— Да, она историк, так что выучила ваш язык, в науке же без него нельзя, особенно в гуманитарной.

— Значит, она хорошо знает греческий, даже романы читает? А ты?

— Я знаю, но пока не очень хорошо. Читать могу и на слух многое понимаю, а вот говорить… практика нужна! Лаура хорошо читает, а говорит тоже не очень.

— Хочешь, будем по-гречески с тобой говорить? Вот и будет тебе практика!

— Ну, давай. Только я буду медленно.

— Ничего! — принцесса перешла на греческий. — Если чего-то не знаешь, спрашивай. А устанешь — обратно на итальянский перейдем.

Слушая Катерину и поглядывая на нее, Луиджи опять удивлялся: это была совершенно другая девушка, чем вчера, позавчера или даже нынешним утром! Теперь она была доброжелательной, открытой, серьезной и одновременно веселой, но нисколько не язвительной. Ее увлечение химией, очевидно, было очень сильным, до страсти, и Луиджи подумал, что это в ее характере — опыты, смеси, взрывы… В то же время он ощущал, что, несмотря на всю непредсказуемость и множество разных граней, которыми она поворачивалась к нему, внутренне принцесса была очень гармоничной, просто это была не гармония застывшей статуи или даже сколь угодно пестрой и узорчатой, но неподвижной картины, но гармония моря — то спокойно искрящегося под солнцем, то слегка волнующегося, то бурного и потемневшего, то золотящегося на закате, часто меняющего цвет, но каждый цвет был по-своему прекрасен, а в глубине оно всегда оставалось тем же морем… И Луиджи хотелось заглянуть в глубину души этой девушки, хотелось узнать ее лучше, особенно сейчас, когда Катерина общалась с ним почти как с хорошим другом…

— И как, твоей сестре понравился роман? — спросила принцесса.

— Очень! И от Иоанна Грамматика она была в восторге, — улыбнулся Луиджи. — Я вот тоже думаю прочесть…

— Да, почитай обязательно! Я за Иоанна даже молюсь, за упокой, ну и пусть он еретиком был, это знаешь… все тоже относительно! Иногда лучше быть еретиком, но не равнодушным к истине, чем формальным православным… И вообще великие ученые гораздо больше пользы приносят людям и православию, чем многие благочестивые, что называется, христиане! — Катерина нахмурилась. — Я еще понимаю, если монах сидит в келье и молится за всех, ну ладно, ему и правда не нужны науки… Но вот когда люди живут в миру, всем этим пользуются, а сами осуждают науку и новые технологии, это… не знаю, это еще хуже фарисейства! Если ты такой «правоверный», то выброси тогда мобильник, комп, не езди на машине, а иди в гору и сиди там, молись, и все! — принцесса горячилась все больше. — А то такой благочестивый всеми достижениями науки пользуется, а потом с надутыми щеками все это осуждает! Терпеть не могу таких!.. Впрочем, ладно, ну их, пойдем лучше туда, вон, видишь, другая статуя? Это Лев Математик и Философ, кстати, племянник Иоанна, это были двое самых ученых людей в девятом веке, и еще патриарх Фотий…

— Наверное, это тогда вход на математический факультет? — спросил Луиджи, рассматривая статую Льва.

Она стояла чуть дальше на университетском дворе, напротив другого входа, и была отлита в том же стиле, что и памятник Грамматику. Математик был изображен тоже в монашеской одежде: чуть склонясь над столом, он что-то вычерчивал циркулем на листе.

— Да, тут матфак и астрономический, — кивнула Катерина. — А вон там вход на философский. Угадай, чья статуя там!

— Хм… Фотия?

— Не-ет! Видишь, это же монах, а Фотий был патриархом, значит, омофор должен быть! Вон его статуя, у входа на филологический. А у философского Михаил Пселл, ипат философов! — Катерина засмеялась. — А вот у историков больше всего покровителей, видишь, там целая скульптурная группа, это наши знаменитые историки, хорошая компания, но мы их на выходе посмотрим, а пока пойдем в музей, я тебе рукописи Иоанна покажу! Хорошо, что у него, видно, были ученики, припрятали эти записи, когда его осудили за ересь!

Они побывали и в университетском музее, и на факультетах, а на химфаке Катерина провела Луиджи в лабораторию и, с разрешения дежурного, показала «простенький опыт». Сначала она взяла большую фарфоровую кружку и, налив в нее из-под крана воды, поставила на стол. Затем взяла бумажное полотенце, намочила и намылила его, положила рядом с кружкой, и достала из агрегата, похожего на холодильник, небольшой белый кубик какого-то вещества вроде льда, только непрозрачного.

— Как ты думаешь, что это? — спросила принцесса у Луиджи, показывая на белый кубик, лежавший в стеклянной розетке.

— Лед?

— Ага, — улыбнулась Катерина. — Смотри!

Она бросила кубик в кружку, и вода мгновенно забурлила, а из кружки повалил белый дым.

— А, сухой лед! — сказал Луиджи.

— Да, но фокус не в этом.

Принцесса взяла намыленную салфетку, накрыла ею кружку и плотно прижала к ее краям, а затем осторожно сняла. Над кружкой стал раздуваться огромный мыльный пузырь, внутри которого клубился дым. Пузырь все увеличивался в размерах и покачивался над кружкой, точно какое-то фантастическое яйцо, а когда, наконец, лопнул, из кружки еще некоторое время валил все тот же белый дым.

— Впечатляет! — кивнул Луиджи.

Катерина, ужасно довольная произведенным эффектом, объяснила, перейдя на итальянский:

— Сухой лед это диоксид углерода, он с водой такую вот реакцию дает дымную. Вот, он кристалл, а в воде сразу становится газом, без фазы жидкости… С кристаллами вообще интересно! Я читала, был такой забавный случай, когда, наоборот, пар сразу перешел в кристалл, минуя жидкое состояние. Это в России в восемнадцатом веке, зимой, там ведь зимы страшно холодные, и вот, был бал и в зале стало очень душно и жарко, дамы начали падать в обморок, а форточек там не было, и какой-то кавалер нашелся: выбил окно, ворвался морозный воздух, и в зале повалил снег! Представляешь, как все удивились! — Катерина засмеялась. — А на самом деле все просто: очень резкий перепад температуры, у пара не было времени побыть водой…

— Действительно, все это очень интересно! — сказал Луиджи. — Я знаю, сухой лед намного холодней воды.

— Да, я поэтому и не брала его в руки — можно холодный ожог получить!

— Вот я как раз хотел спросить: ведь не все опыты безобидны, наверное?

— Не все, — согласилась Катерина. — Надо осторожно, конечно… Некоторые любители опытов взрывались вместе со своими лабораториями… Я вот недавно кислотой обожглась, — она повернула руку, и Луиджи увидел красноватое пятно чуть выше запястья.

— Больно было? — участливо спросил он.

— А, ерунда! — быстро сказала принцесса, опуская руку.

«Да вряд ли ерунда… — подумал Луиджи, внимательно глядя на нее. — Ох, крутая девчонка!»

— Ты осторожнее все-таки! — сказал он и с улыбкой добавил: — Жалко, если такую красоту испортишь!

Катерина чуть покраснела и даже немного отвернулась, но Луиджи понял, что получить от него такой комплимент ей было приятно.

Когда они вышли из химфака на улицу, принцесса, глядя на белые розы, окружавшие памятник Иоанну Грамматику, сказала:

— Я еще свойства разных трав стала изучать, тоже очень интересно… — она умолкла на несколько мгновений, а потом неожиданно добавила очень мрачно: — Если мой муж будет мне изменять, я его отравлю!

— Хотел бы я посмотреть на того придурка, который станет изменять такой жене! — с улыбкой заметил Луиджи самым галантным тоном, на какой был способен.

Катерина кинула не него быстрый взгляд, но промолчала. Воробей сел на горлышко колбы в руке Грамматика. Принцесса махнула на птичку рукой, засмеялась и сказала:

— Ну, пойдем историков смотреть!

предыдущее   |||   продолжение