Между тем
автомобиль Панайотиса уже въезжал на мост через Золотой Рог. Елизавета с
интересом рассматривала на экране камеры то, что муж наснимал в монастырской крипте
— сама она там не была ни разу в жизни и вообще сегодня впервые попала в
монастырь Источника.
— Какая
голубая вода! — воскликнула Лизи. — И… а что там такое рыжее? Неужели рыбы?
— Рыбы, —
улыбнулся Пан. — И довольно упитанные.
— Рыбы?! —
завопили с заднего сиденья дочери. — А нам, а нам, мы тоже хотим посмотреть!
— Да дома
посмотрите на большом экране, — сказал отец семейства, — тут ведь не разобрать
ничего!
— Да, правда,
— согласилась Лизи и выключила камеру. — А хорошо сегодня служили! Храм очень
красивый, мне понравился. Такой необычный, круглый…
— Его при Льве
Ужасном построили, — принялся объяснять Пан, — когда старый храм обветшал
совсем. Денег в казне было предостаточно, так что архитектор мог себе позволить
все, что угодно. Вот он и построил такую большую ротонду, по виду как бы чашу
Живоносного Источника. В древности такая архитектура была у мартириев. В общем
получилось очень удачно, это теперь одна из наших главных
достопримечательностей, хоть и уступает многим другим по древности.
— Ну, не
всегда же самое древнее должно затмевать все прочее! Да, чудесный храм, столько
света, пространства… И проповедь хорошая была, простая такая, ничего заумного.
Не то, что наш Григорий — как завернет экзегезу, так остановиться не может…
— Отец
Григорий замечательный проповедник! — обиделся за него Пан. — И отец Никодим
тоже, просто у них разный стиль.
— Ну да, но
мне как-то стиль Никодима больше по душе. Григорий каждый раз как начнет
говорить, так и говорит, и говорит… Я часто прямо нюхом чую: ну, вот сейчас
надо уже и точку поставить! А он давай следующий виток словоплетений, пока не
утомит уже всех! Все-таки в проповеди самое главное — вовремя сказать «аминь»! Что
толку говорить полчаса, а потом у слушателей в голове один туман остается?
Сегодня вон проповедь была всего-ничего, а зато как всех впечатлила, это же
было заметно!
Отец Никодим,
священник и духовник монастыря Источника, действительно не стал пускаться ни в
какие душевно-духовно-телесные истолкования праздника, которые так любил
галатский отец Григорий, а просто сказал кратко о том, что люди приходят к
Богоматери как к Живоносному Источнику — кто за исцелением болезней, кто за
помощью в жизненных трудностях, а кто и просто за водой, — и все это хорошо и
правильно, но главное, что надо помнить: та Жизнь, источником которой стала
Дева Мария, это сам Христос-Бог, и именно о встрече с Ним нужно просить
Богородицу прежде всего.
«Часто люди совсем
об этом не думают, — говорил иеромонах, — для них Церковь это место для решения
насущных земных проблем или, по крайней мере, место, где можно получить
душевное утешение. Мы действительно по молитве и вере можем получить и
избавление от болезней и скорбей, и внутреннее успокоение. Но все это — еще не
то, ради чего нам дана Церковь. Она нужна для того, чтобы помочь человеку
встретиться с Богом. Именно за этим мы должны сюда приходить, потому что для
лечения есть врачи, помочь в скорбях и бедах могут и друзья, и просто
незнакомые люди, утешить способен и психолог. А Церковь это место свидания души
с Богом, чертог, где совершается брачный пир. Часто человек думает: “Я исполняю
то и это, пощусь, молюсь, не делаю ничего плохого, каждое воскресенье хожу в
храм”, — и считает, что тем самым он уже выполняет все, что нужно для
христианина. Но если он при этом не переживает личную встречу с Богом, не
вступает с Ним в определенные — для каждого свои — отношения, вся эта
“правильная” жизнь не принесет ему никакой пользы, она не только не сделала его
христианином, но он даже и не понимает, что такое — быть христианином. Апостол
Павел, когда описывает новый завет Бога с человеком, принесенный Христом,
говорит: “Вложу законы Мои в мысли их и напишу их на сердцах их, и буду им
Богом, и она будут Моим народом. И не будет учить каждый ближнего своего,
говоря: познай Господа, ибо все будут знать Меня, от мала и до велика”. Он
говорит не о каких-то писанных в книгах правилах и уставах, а о другом — о
личном общении Бога с каждым верующим, о личном отношении каждого с Богом. И мы
должны беспокоиться прежде всего не о том, выполнили ли мы такое-то молитвенное
правило, постились ли мы и как строго, как часто мы ходим в церковь — все это
полезно и нужно, но это средство, а плод — в познании Бога. Вот об этом плоде
мы и должны беспокоиться. Что значит для каждого из нас Бог в нашей конкретной
повседневной жизни? Знаем ли мы Его? Кто Он для нас? Вот о чем каждый должен
задуматься…»
— Да, мне тоже
очень понравилась проповедь, — сказал Панайотис. — Но все-таки об отце Григории
ты это напрасно, его проповеди даже книжками издают, люди читают, просвещаются…
— Да знаю я! —
махнула рукой Лизи. — Но он с таким же успехом мог бы те же мысли облекать в
статьи или заметки и издавать, а проповеди говорить покороче и попроще. В наше
время подражать красноречию Златоуста это уже перебор! Особенно когда еще полно
народу с детьми… Кстати, у Василя с Дари сын такой уже серьезный стал,
повзрослел, ты заметил? Интересно, это на него так садик повлиял?
— Наверное, —
отозвался Пан. — Кажется, он все больше становится похож на Василия… Жаль, что
Дарьи не было, я уже давно ее не видел. Все-таки уезжать на какую-то
конференцию прямо на Светлой это как-то… — Стратиотис запнулся и, видимо, решив
не говорить чего-то осуждающего, быстро закончил: — совсем не в ее духе!
— Ну, было не
в ее, стало в ее, — Елизавета пожала плечами. — Люди меняются! Я вообще
удивляюсь, что она столько лет почти безвыходно дома просидела…
— Почему?
Насколько я могу судить, у нее такой характер как раз…
— Домашний? А
мне кажется, нет. В ней есть что-то такое страстное… — задумчиво проговорила
Лизи. — Да и вообще, после этой ее сибирско-монастырской жизни она должна была
бы, скорее, оторваться как-нибудь, а не замуж выскакивать, не успев скинуть
ряску!
— Лизи! — Пан
даже на пару секунд оторвался от дороги, чтобы вперить в жену
укоризненно-изумленный взгляд. — Что ты такое говоришь?! По-твоему, она должна
была предаться раз… распущенной жизни?
Елизавета
хмыкнула.
— Мы все ведем
распущенную жизнь, эка невидаль! Мы с тобой, вот, праведники, что ли? Ты все
время на всяких прессконфах, встречах, в редакции, в Синклите, Бог знает где!
Вон, сегодня хоть даже ты зачем в крипту полез, молиться? Нет, фоточек
нащелкать! А я тоже… на Луну летаю, — она засмеялась. — Я хочу сказать, что
обычно у человека угол зрения и круг общения достаточно широк. По крайней мере
шире, чем у Дари был все это время. Конечно, бывают всякие социофобы и
интроверты, им всего милей свой угол, диван и котики. Но и то — отбери у них
интернет и телефон, и большинство этих якобы мизантропов тоже взвоют! А Дари на
мизантропку никогда не была похожа… И кстати, я вовсе не считаю, что конфы и
фоточки это распущенность! Правильно отец Никодим сказал сегодня: дело не в
том, насколько ты благочестиво живешь внешне, а в том, что твое благочестие
дает тебе внутренне — если только «чувство выполненного долга», так это все
ерунда, листья без плодов! Ну, сам вспомни, как ты раньше был зациклен на том,
чтобы делать одно, не делать другого… и что? Когда ты себя ощущал больше
христианином — тогда или теперь, вот скажи? Только честно, а не «теоретически»!
Пан насупленно
молчал какое-то время, но все-таки признался:
— Да, сейчас я
себя чувствую… более нормальным. И как человек, и как христианин.
— Вот! О том я
и говорю! Так что зря ты на Дари наезжаешь. У нее, может, как раз теперь-то
жизнь и пойдет по нужной колее… И, в конце концов, это не наше дело, как ей
жить. Она же у нас не спрашивала советов, так не нам ей их и давать!
Комментариев нет:
Отправить комментарий
Схолия